* * *
Илья Михайлович мягко и настойчиво лепил эту дружбу из пустоты пышных слов о новом поколении и показной мужественности. Для этого ему пришлось взять на себя роль покровителя Вадима. Илья Михайлович работал в СП главным бухгалтером, и Вадим стал его секретарём, учился вести бухгалтерские книги.
Но выбрал он Вадима в толпе, среди многих похожих на него пооборвавшихся юнцов, потому что ему, в общем-то, человеку порядочному, не могущему и не стремящемуся нарушать законы жизни (хотя постоянно помнившему, что нарушение возможно), нужен был именно Вадим: в лице его, наблюдая за ним много дней, он увидел желание добиться цели во что бы то ни стало, эту особенную беспощадность «новых» людей, и потому особенную готовность к пороку, греху, как и у его старшей дочери Лены.
* * *
Дом Ильи Михайловича, где с такой радостью приняли Вадима, был типичен для большого города конца 80-х годов: ещё как-то сохранились традиции хлебосольного семейства, в просторных комнатах квартиры, унаследованной от родителей его жены Елены Леонидовны, можно было устраивать даже танцы для детей, уютные чаепития, а картины, тяжёлая вышитая скатерть на овальном столе создавали особенную атмосферу.
Но уже везде можно было заметить следы безликости нового времени: в предметах, сделанных небрежно и аляповато, в свободе и даже грубости речей людей, не боящихся любых слов и уже развращённых временем.
Елена Леонидовна — высокая, ещё стройная женщина с седыми волосами, гладко зачёсанными за уши, с узким некрасивым лицом — производила ещё в юности сильное впечатление на молодых людей своей страстностью на грани истерики. В 1962-м, когда они поженились, этот брак в компании Ильи Михайловича считался особенно удачным, и ему завидовали.
После смерти его матери, жившей с ними, Елена Леонидовна очень переменилась: как будто вдруг исчезло защищающее её разумное начало, она увлеклась мистикой, оккультными науками — вместе со своей сестрой Анной, часто приезжающей к ним из Тулы, где она преподавала после окончания художественного училища.
Последние годы Елена Леонидовна часто говорила о своей «малости и ничтожности», о смерти как «растворении своего бытия в общем бытии», но всё так же любила званые вечера, хотя денег на них уже не было.
Ей доставляло удовольствие ощущение публичности бытия, иногда у неё это принимало форму бесстыдства. Она ходила в слишком открытой, обтягивающей одежде, часто в любимых ею пресловутых «дольчиках» — тонких ярких рейтузах, которые носят со свитером, без юбки.
