«Если бы он жил один, — неуверенно подумала я, — я бы стала любить его». Слово «любовь» вбирало в себя несколько понятий. Мне казалось, что я бы простила Мише его мать и то, что он плохо учится.
Миша слабо вздохнул и отвернулся. Никто тогда не замечал, сколько сил он тратил на страх, неуверенность в себе и робкое самолюбие. Видимо, на прочее у него оставалось мало сил — он плохо учился, почти ни с кем не дружил. Говорили, что у него часто болела голова, его тошнило от резких движений. Я вышла во двор. Темно-синее южное небо, усыпанное глубокими точками звёзд, лежало над городом. Двор распадался на дома, деревья и тёмные полосы земли.
— Зачем ты к ним ходишь? — кричала бабушка из дверей дома. Я подошла к ней и, чувствуя её тёплые руки на плечах, обернулась к дому Миши с презрительной улыбкой.
Я не догадывалась тогда, сколько мне предстоит понять и выстрадать за это своё презрение. А Мишу ждала странная судьба.
Он так и убегал из дома, пока компания самоуверенных, хорошо одетых молодых парней не взяла его под своё покровительство. Я иногда видела, как они прогуливались по нашей улице, перебивая друг друга громкими голосами, соединённые каким-то одним чувством — всепоглощающей жаждой жизни. Говорили, что они курят гашиш, играют в карты. Иногда с ними были женщины, стройные и нежные. Они смеялись, глядя на толстые ворота нашего двора.
Рядом с одной из них Миша умер в возрасте двадцати двух лет. Его принесли утром, и бледное лицо его было покрыто прозрачным белым шарфиком. У него оказался скрытый порок сердца, и поэтому его часто тошнило и кружилась голова.
Беглец, или спор об истине
(повесть)
Напрасно выругаете общество.
Люди создают общество по своим законам.
Из окон квартиры был виден маленький сквер, по которому прогуливалась молодая женщина, растрёпанная, в старом пальто. Время от времени она слабо взмахивала руками, как будто молилась или репетировала пьесу.
Мимо неё торопливо прошёл молодой человек лет двадцати восьми, в дорогом плаще, холёный и самоуверенный. Он взглянул на неё брезгливо, с презрением, на что обратили внимание все гости, стоявшие у окна.
Неловкое молчание — дань стыда порядочных людей за молодого человека — нарушил Всеволод Ильич:
— Она всё-таки молится, — тихо сказал он. — Посмотрите внимательно, она просит, а большинство молитв так или иначе — просьба Богу вернуть свою душу, самих себя. Просьба милости.
— Люди часто не подозревают, что сами яростно, даже с наслаждением убивали свою душу. Этот род нравственных убийств теперь называют самоусовершенствованием, — язвительно заметил самый старый гость, Николай Николаевич.
