– А что делаете вы? Плаваете? Бегаете трусцой?
– И то и другое. Еще играю. – И я провожу пальцами по клавишам воображаемого рояля.
Майкл вскидывает брови.
– Так вы веселая Джоанна? Джаз?
– Классику. Или постмодернизм, если вы предпочитаете конкретику.
– Всегда. – Его улыбка становится шире, он смотрит на меня.
Я чувствую, что разговор двинулся в направлении, которое заставляет меня нервничать.
– Я прочитала записи, касающиеся предыдущих консультаций Алекса, однако сомневаюсь, что у него нарушение привязанности.
– Этого нет?
– Нет. И никакой он не биполярный. Я не вычеркиваю данный диагноз, разумеется, но чувствую, что это так, и пока интуиция меня не подводила.
Майкл постукивает ложкой по чашке.
– А как насчет юношеской шизофрении?
Я вздыхаю, и он поднимает голову.
– Что, такое возможно?
– Из того, что я уже видела, да. Но точный диагноз требует пребывания в клинике и наблюдения.
Его лицо мрачнеет, плечи опускаются.
– Если Синди вернется домой и обнаружит, что Алекса отправили в одну из… вы уж простите меня, психушек… не думаю, что она сумеет это вынести. Боюсь, это станет для нее последней каплей.
«Интересы ребенка превыше всего», – думаю я. Но, действительно, на кон поставлено многое, и я готова дать шанс подходу Майкла.
Я смотрю на темнеющее небо. Час пик наступил, и на мосту река красных тормозных огней. В небе кружат птицы, выискивая место для ночлега. Я встречаюсь взглядом с Майклом, его озабоченность заставляет меня поморщиться.
– Пока я собираюсь наблюдать за Алексом дома.
Дорогой дневник!
Преступник убегает из тюрьмы, прорыв тоннель, который заканчивается на детской площадке. Выбравшись из него, начинает кричать: «Я свободен! Я свободен!»
К нему подходит маленькая девочка.
– И что с того? – спрашивает она. – Мне четыре[15].
* * *
Меня отправили в школу, и это нехорошо, потому что другие дети, похоже, слышали о маме и выдумывают всякие небылицы: что она, мол, ку-ку и я пытался ее убить или она пыталась убить меня, а потом покончить с собой. Тетя Бев забирает меня у ворот, а другие родители смотрят и улыбаются, но на самом деле они шушукаются и говорят про маму что-то ужасное.
Я также не общаюсь с Руэном. Когда он пообещал мне нечто особенное, если я позволю ему изучать меня, я не стал развивать эту тему, но на днях спросил его, почему он до сих пор не отдал мне обещанное, и он выглядел так, будто напрочь об этом забыл.
Ладно, я говорил, что это секрет, но речь шла о новом доме для меня с мамой. Когда мы только стали друзьями и он сказал мне, что выполнит любое мое желание, я подумал о новом велосипеде. Я помню, что мама находилась в моей спальне, а такое случалось крайне редко, и Руэн принял образ Старика. Стоял рядом со мной, заложив руки за спину и нахмурившись. Мысленным взором я видел желанный велосипед: черный, с надписью «Киллер» на раме, с толстыми покрышками и серебристым седлом. Мама терла подоконники жидкостью, которая пахла, как Руэн.
