Я выхожу из ванной в узкий коридор, который ведет в гостиную. Длинный диван пуст, в углу горит торшер. Вижу движение у окна, колыхание белой занавески.
– Поппи?
Она на подоконнике, силуэт, очерченный ночным небом. Голые ноги прижаты к груди. Меня охватывает тревога.
– Поппи, нет нужды сидеть так близко к краю, – быстро говорю я. – Пожалуйста, отодвинься. Ты можешь упасть. – У меня замирает сердце. – И почему ты открыла предохранительную защелку?
Я иду к ней, а она перебрасывает ноги через край подоконника и смотрит на меня. Лицо пустое. Сердце скачет в груди. Я поднимаю руки успокаивающим жестом. Я больше не говорю с двенадцатилетней девочкой. Я говорю с ребенком, страдающим шизофренией. Ее возраст и наши отношения меняют ракурс в свете ее болезни: она должна сохранять спокойствие – это главное.
– Поппи, ты не могла бы снова поиграть мне?
– Кто-то построил мост прошлой ночью, – отвечает она, улыбаясь. – От нашего окна к Эдинбургскому замку. Это круто.
Я протягиваю к ней руки.
– Пора спать, – слышу я себя, хотя мой голос доносится издалека, потому что в голове бушует паника. – Поппи, дорогая, слезай с окна.
Дочь наклоняется вперед, качает ногами в холодном воздухе, и я вскрикиваю.
– Мама, все хорошо, – говорит она. – Это же мост. Он из прочного железа. Я не упаду.
– Поппи, никакого моста нет, – строго возражаю я. – Вернись в гостиную.
Но ее лицо изменилось.
– Ты мне не веришь?
Я лихорадочно ищу способ отвлечь ее.
– Вернись в гостиную, и я приготовлю тебе ужин. Что бы ты хотела? Пиццу?
Я медленно приближаюсь к ней, не бросаюсь, потому что от неожиданности она может свалиться вниз. Балкона нет, пожарной лестницы – тоже. Ничто не помешает ей упасть на мостовую десятью этажами ниже.
– Пиццу, да, – отвечает дочь, и меня охватывает облегчение.
– Вот что я тебе скажу, – медленно произношу я, прокрадываясь мимо кабинетного рояля. – Я сделаю ее с пепперони и оливками, если ты прямо сейчас вернешься в комнату.
Я так близко, что чувствую прохладу ночи. Если прыгну, есть шанс поймать ее.
– Я люблю тебя, мамочка, – говорит дочь, улыбаясь.
И тут я бросаюсь к ней. Она наклоняется вперед и падает, падает в черные глубины, кричит, когда я безуспешно пытаюсь схватить ее. На мгновение мои пальцы касаются ее руки. Но, несмотря на все мои усилия, мне ее не достать, инстинкт самосохранения удерживает меня на грани падения: половина моего тела снаружи, половина – в квартире, я плачу и тянусь за дочерью, расстояние до которой стремительно увеличивается.
