– А этот – про Дориа, я читал его биографию, написанную Самюэлем Смоллестом, когда должен был делать брошюрку «Сто лет авангардистского искусства». А вот еще один про него. Дориа пришел к Мийо, дело было в Париже, тот встретил его любезно, но несколько покровительственно, и тогда Дориа влез на самый изысканный стул в гостиной у Мийо и пропел каталонскую песню.
– «L'emigrant»?[21]
– Рассказчик, правда, не говорит, какую песню он спел.
Конферансье начал – коротко и витиевато он представлял выходивших одну за другой звезд-травести: «Бетси Ромео, Джильда прошлого века» – неловкая прямоугольная вампиресса, похожая на початый тюбик зубной пасты; «Александра Великая, темпераментная исполнительница новой испанской песни» – ломовой извозчик, который в один прекрасный день забыл обратную дорогу к родному дому; «Скороспелочка, несравненная певица, исполняющая песни в серьезном и легком жанре», Скороспелочка – длиннющее, точно жердь, существо, видно, провело немало времени, созерцая себя перед зеркалом; «Грандиозная суперзвезда Биби Андерсон, короткие гастроли только в «Капабланке», накануне ее столичной премьеры в «Мелодиях Мадрида», Биби Андерсон – мощная красивая женщина, в которую недоверчивыми взглядами уперлись все без исключения мужчины, усомнившиеся разом в себе самих. Жоан и Мерсе сказали, что видели в Лондоне представление с потрясающими травести, просто потрясающими.
– А на Филиппинах?
– И на Филиппинах. В Маниле. Но то был подпольный спектакль. Так нам сказали.
Слово «подпольный» было произнесено совсем тихо, словно о подпольном следовало говорить подпольно, подумал Вентура.
– …И всем им будет аккомпанировать на фортепиано маэстро… Росель!
Для старика пианиста, появившегося из правой кулисы, аплодисментов почти не осталось, редкие хлопки, на которые он не обратил внимания, направившись прямо к роялю. Он шел к роялю так, будто в зале, кроме этого инструмента, не было больше ничего; подойдя, сел и замер на несколько секунд, будто вживался в роль, оглядел кончики пальцев, ладони, всмотрелся в ноты и лишь после этого взял первые аккорды, словно призывая к вниманию. Старик был худ, почти лыс, редкие, коротко остриженные волосы совершенно белы. Пиджак на нем, видно, остался от давным-давно сношенного костюма, а брюки, слишком широкие и короткие, не' прикрывали тощих щиколоток, и носки гармошкой нависали над ботинками, не раз чищенными гуталином.
– Видал пианиста?
– А что с пианистом?
