Голова дёрнулась, глаза зачем-то уставились в мокрую мешанину веток справа от линии движения. Там дождь, как везде. Струи стегают испуганно вздрагивающие джунгли. Нет стороннего движения. Показалось. Уильям поморщился. Он идёт в хвосте группы. Туда уже смотрели. Там чисто. Рука, будто споря с мозгом, самоуправно вскинулась, начертила жест: внимание. И ещё — угроза справа.
Когда он был зеленее огурца, то есть после второй вылазки, это и началось… Он надсадно заорал, обличая незримую угрозу, а после жахнуло сплошным огнём. В голове стало так тихо, что он не слышал ни своего голоса, ни чужих — ничего вообще… Сразу сделалось непосильно понять, от дождя ли промокли штаны… И ничего не уцелело в памяти о самом бое, даже во сне. Ни намёка, даже в виде бесформенного страха. Сплошная дыра. Вот что был тот день: дыра в жизни. Навылет. Хотя вечером стало понятно: всего-то кожу стесало повыше локтя. И нервы подпалило, а это лечится спиртным. Так сказал памятный навсегда капрал, задумчиво накачивая пойлом рослого новобранца. Ещё капрал добавил: «Билли, у тебя глаза на жопе. У тебя, черт тебя дери, вообще глаза растут пучками. Так нефиг мяться, не девка! Учуял что, не мнись, сразу вопи и тычь туда, где тебе заметна куча! Это не трусость. Это выживание». Тот капрал улетел домой месяц спустя. Ошмётками тела в закрытом гробу. А рядовой Вэйн привык показывать на кучу незримого дерьма, постепенно отработал короткий внятный жест. То движение руки два следующие капрала так и называли — «дерьмо Вэйна». Сперва он был зол. Потом гордился. Но в грёбаных тропиках все протухает и сгнивает. Страх, гордость, азарт… Остаётся тупая усталость.
Группа замедлилась. Третий на памяти Вэйна капрал, мелкий очкарик с повадками крысёныша, просек знак. Сам стал падать носом в жижу, заодно выкрикивая команду залечь. Не успел.
Звук получился двойной, как щелчок длинного бича на родео. К хаки и серому сразу добавились брызги бурого. И запах пороха, мокрого, размазанного дождевыми струями…
Уильям выругался, сплёвывая дождь и старательно шпигуя пулями зелень там, где чудилась угроза. Почему можно стрелять стоя, он не знал. Это не важно, можно — и все дела. Запах беды бледнел и удалялся. Когда он угас, Уильям побрёл к капралу. Крысёныша Айка уже перевернули на спину. Бледная остренькая морда была запрокинута, в щель рта тёк серый безразличный дождь, из щели пузырилась бурая слюна, стекала по шее. Айк был так окончательно мёртв, что мог не сомневаться: как и мечтал, отбудет домой первым рейсом. Если группа вернётся и доставит труп.
