Это уже не шутки. У тебя там, наверно, за год все заросло, как зарастают проколотые уши. Можно сказать, ты снова девственница!
Возвращение под родительский кров всегда вызывает у нее смешанные чувства — радость и страх одновременно. Находиться в самом доме приятно: полированная мебель, изящные цвета, всюду порядок. Это так разительно отличается и от квартиры, которую они снимали с Патриком, и от ее нового жилища. В ее собственном доме царит хаос — подушки безумных расцветок и экзотические ковры; картины, так и не извлеченные из коробок; разросшиеся цветы, уже сваливающиеся с полок. Здесь же все на своих местах, с кухни доносятся вкусные запахи. Кулинарные таланты матери выше всех похвал, и это, пожалуй, единственное, что с ней примиряет. И, конечно, всегда приятно видеть отца, с его беззлобными шутками, добрым характером и неизменной радостью от ее приезда.
Однако многое здесь вызывает и постоянное раздражение. Она не любит обязательные визиты к соседям; те, скорее всего, тоже терпят их только из уважения к ее родителям. Ее раздражает необходимость все время доливать себе вина за столом, потому что бокалы ее матери такие маленькие, что впору пришлись бы лилипутам. Каждый раз, когда она тянется за бутылкой, за ней с укоризной следят две пары глаз. Ей кажется нарочитой манера отца внимательно выслушивать собеседника, его медлительность и даже всегдашняя справедливость, а тут еще — всегда правая мать, никогда не снимающая маску стоического разочарования.
Иногда ей кажется, что в присутствии ее родителей кто угодно будет выглядеть пятилетним ребенком. С ними невозможно разговаривать на равных. Стоит высказать мнение, хоть на йоту отличающееся от их собственного, как уничтожающая реакция не заставит себя ждать. Отец только снисходительно усмехнется и понимающе кивнет, что означает: «Вырастешь, поймешь». А мать, закусив губу, обязательно скажет:
— Что за глупости. Разве я тебя так воспитывала?
Дома Беллу ожидают невысказанные вопросы.
— Нашла себе кого-нибудь? — нетерпеливо спрашивает лампа с шелковым абажуром цвета слоновой кости, стоящая в гостиной.
— Достаточно ли ты стараешься? — укоризненно вздыхают бархатные занавески.
— Ты не молодеешь, — сварливо замечает серебряная солонка.
— Сколько же нам еще ждать? — жалуются мягкие ковры под ногами.
Алессандра, ее мать, никогда не позволила бы себе такой неделикатности. Она — мастер невысказанных упреков. В беседе с ней любая, даже самая нейтральная тема может таить массу ловушек. Молчание Алессандры порой красноречивей любых слов.
