— Да воздаст вам господь, добрая синьора!
— А почему вы не сходите и к моему племяннику?
— Я знаю, что он дал много зерна и много денег муниципалитету.
— Он даст денег и вам, не сомневайтесь.
И он решился последовать совету, хотя и заметил уже, что маркиз Роккавердина с некоторых пор, встречаясь с ним, приветствует его сквозь зубы. У него сердце сжималось, когда он думал об этом грешнике, который так и не пришел больше исповедаться. И каждый вечер в своей скромной комнатке, где однажды видел маркиза коленопреклоненным у своих ног, он горячо молился, чтобы господь смягчил его сердце и внушил ему сострадание к невинному, понесшему наказание за чужое преступление.
Но как раз в это утро дон Джузеппе, пономарь, помогая ему облачиться для мессы, спросил его:
— Вы слышали, дон Сильвио? Маркиз Роккавердина подарил распятие монастырю святого Антонио. Монахи устраивают большое шествие. Вы не знали об этом?
Дон Сильвио, не хотевший отвлекаться от ритуальных текстов, которые повторял про себя, надев стихарь, остановил его:
— Помолчите!.. Подайте мне пояс.
Пока он обвязывался им, пономарь ходил вокруг него, поправляя складки, и, подав епитрахиль, продолжал:
— Это большая обида для нашего прихода! Каноник Чиполла рвет и мечет, и другие каноники тоже. Разумеется, мы не примем участия в процессии, когда будут переносить распятие… Отец приор прислал приглашение. Не дождется!
Дон Сильвио поправил нарукавницу и наклонил голову, чтоб пономарь надел на него ризу.
— Вам, выходит, все равно, что так обидели наш приход?
Взяв со скамьи чашу с антиминсом[20] и крышку к ней, дон Сильвио направился к алтарю. На пороге ризницы его остановил каноник Чиполла:
— Предупреждаю вас: мы не примем участия. Дон Джузеппе сказал вам об этом?
Не очень-то приятным было присутствие в доме этого распятия, которое словно бы пробуждалось время от времени, чтобы своим навязчивым появлением смущать совесть маркиза!
После того как кузен Пергола освободил его голову от отягощавших ее суеверий, он не должен был бы обращать никакого внимания на распятие! Но что он мог поделать! Фигура умирающего на кресте Христа, заброшенная там, в мезонине, с поникшей головой, с торчащими из-под изъеденных молью лохмотьев руками и коленями, какой он неожиданно увидел ее в тот день… Что он мог поделать?.. Эта фигура вызывала у него какое-то беспокойство, и ему становилось не по себе всякий раз, когда она представала в его воображении.
И хорошо еще было бы, если бы вместе с распятием не являлись ему и другие, столь же зловещие призраки, которые, как ему думалось, он уже давно прогнал далеко-далеко!
