— Ну и… что она?
— Она сказала: «Да пошлет ему бог счастья!» Больше ничего. И каждый раз говорила: «Поцелуйте ему руки!» Но я всегда молчала об этом, чтобы не огорчать тебя, сынок!
И все же нет, он не должен был отпускать эту женщину, не высказав ей в лицо, как подло она предала его! Больше того, он должен был вырвать у нее признание в этом, чтобы она не могла кичиться в душе, что сумела посмеяться над маркизом Роккавердина. Он хотел, чтобы она плакала, чтобы сожалела о своем подлом поступке и понимала, почему он больше не хочет знать ее и захлопнул перед ней двери своего дома!
А потом подумал: «Я не прав. Пусть уезжает! Подальше! Пусть!»
Он боялся выдать себя, боялся, что она догадается. И злился на себя из-за своего малодушия, вспоминая о прошлом и вновь переживая то чувство, которое испытал однажды в Марджителло, когда впервые прикоснулся к ее девственному телу и поклялся ей: «У меня никогда не будет другой женщины!» Ах, как же она была тогда хороша!.. И потом… тоже! А на днях, когда рабочие ломали кирками стены ее комнаты, разве у него не сжалось сердце!..
«Я не прав! Пусть уезжает!.. Подальше!.. Пусть!.. И если б у нее хватило смелости…»
Но в этот вечер, когда маркиз неожиданно увидел ее перед собой в трауре, закутанную в черную шаль, в прихожей, где она прождала его почти час, зная, что он должен вернуться из Марджителло, когда он услышал, как она приветствует его дрожащим голосом: «Да благословит меня ваша милость!» — у него не хватило духу сердито пройти мимо, сделать какой-нибудь жест или сказать что-нибудь обидное, чтобы прогнать ее.
Ее смиренный облик и давно не слышанный голос, который вот уже несколько дней отдельными словами и фразами звучал в его ушах, как он тому ни противился (он и сам не мог разобраться отчего — от сожаления ли, гнева или закипающей ненависти), все-таки сломили его еще и потому, что он был захвачен врасплох.
— Что ты здесь делаешь?.. Почему не вошла? — спросил он ее вместо приветствия.
— Я хотела только повидать вас… Последний раз!
— Входи! Входи!
Голос маркиза зазвучал взволнованно, жесты стали резкими, властными.
Матушка Грация, поспешившая при звоне бубенчиков и грохоте коляски открыть дверь, отпрянула, вытаращив глаза, когда увидела, что они входят вместе.
— О пресвятая дева! — не удержалась она от восклицания.
Агриппина Сольмо кивком поздоровалась с ней и последовала за маркизом, пробираясь среди загромождавших комнаты лесов и инструментов каменщиков в столовую, где ремонт еще не начинали. Маркиз остановился и раздраженно захлопнул дверь.
