Насытившись злаками, рыбой и дичью, Вальтендорф откинулся на спинку кресла и заговорил:
— Я восхищен приемом, коим меня соблаговолили удостоить в Небесном замке. Однако я недоумеваю: отчего меня не ознакомили с главной обсерваторией. Молодой король много рассказывал о небесном глобусе из меди. Верно ли, будто на нем нанесены около тысячи звезд и будто он обошелся в пять тысяч рейхсталеров?
— Истинно так, — отозвался хозяин, удостоив наконец гостя вниманием. — Я не имею возможности показать вам мои инструменты — ни астролябии, ни большой стенной квадрант[19], ни глобусы. В наблюдательной башне рушится от сырости штукатурка, и я остерегся подвергнуть вашу особу хотя бы малейшей опасности.
Увы, юный мой читатель, король астрономов заведомо кривил душою. Не существует на свете обсерваторий, где в разгар знойного лета обваливаются от сырости потолки. Однако маленькая хитрость Тихо вполне извинительна. Тем, кого он презирал, ученый никогда не показывал своих особо важных инструментов. Здесь уместно добавить, что все приборы в Уранибурге (как и все диковинки кунсткамеры) были изобретены самим Тихо. Увеличительной трубы в ту пору еще не существовало, но и спустя полвека после ее появления звездонаблюдатели все еще не могли в точности измерений превзойти короля средневековой астрономии.
И что удивительно! Сей волшебник исхитрился и время отсчитывать с неслыханной тогда точностью. Каким образом? Путем определения веса вытекавшей через малое отверстие ртути либо обращенного в порошок свинца. Велики были неудобства таких хронометров, но что поделаешь: иных средств мир не знал. Войдем же в бедственное положение Тихо, когда он сетует в своем сочинении «Лукавый Меркурий (ртуть) смеется над астрономами и над химиками; Сатурн (свинец) тоже обманывает, хотя служит несколько лучше Меркурия…»
— Да, я остерегся хотя бы малейшей опасности подвергнуть вашу особу, — повторил звездочет и присовокупил не без иронии: — Воистину бесценная жизнь ваша нужна всему королевству.
Вальтендорф прикоснулся губами к кубку с мальвазией и сказал:
— Что ж, в отличие от иных дворян я верой и правдой служу королю. И посему не могу умолчать, что государь по возвращении из Уранибурга прохворал восемь дней мигренью.
— Еще бы не захворать! Теперь он надолго запамятует сюда дорогу, — хохотнул полуюродивый-полуидиот и серебряными прозвенел колокольчиками.
Канцлер пропустил мимо ушей шутовское замечание.
— Чем я вызвал неудовольствие его величества? — полюбопытствовал ученый простодушно.
