Захохотал народ, загоготал, засвистал, заулюлюкал. Где видано, чтоб внук ведьмы, сожженной за колдовство, в великие вышел полководцы? Чтоб славным рыцарем стал недотепа, подтирающий пену пивную в трактире «Веселый ночлег», заморыш, в лохмотья обряженный, оспою переболевший, грязный, хилый, подслеповатый!
— О-хо-хо-хо-хо! — заливается хохотом рыжий верзила — сторож с виноградников.
— Ну уморил, хиромант! — покатываются со смеху швеи и лудильщики, ландскнехты[2] и гончары, крысоловы, трубочисты, хлебопеки. И не только простолюдинов одолевает веселье — потешается сам господин судья вкупе с семейством: с тощей, как розга, супругой и пятью дочерьми, благоухающими сильней, но не лучше, чем бальзам.
Ах, магистр, магистр Клаускус! Не поспеешь ты беса изгнать из прокаженного, обывателей зачаровать битвой пламени с камнем. В бело-голубом камзоле пробирается сквозь толпу стражник, древком алебарды расталкивает людишек, грамоту с печатью раскатывает:
— Ти-хо! Ти-хо! Повеление магистрата!
Замолкли все, затихли, угомонились. С властями достославного града Вейля шутки плохи.
— Повелением магистрата предписать прорицателю, дабы он покинул город и искал себе пропитание в другом месте!
— В др-р-ругом месте! — выше крестов церкви святого Бонифация взлетел крик ученого ворона.
— В равной мере повеление касается иноземной птицы, противу божеским законам изрекающей словеса человечьи!
— Изр-р-рекающей! Изр-р-рекающей!
— И взять с прорицателя и его богопротивной птицы клятву властям за сей приказ не мстить и никаких препятствий не учинять!
Немного спустя мерин в драной попоне выволочит фургон из крепостных ворот и затрусит по косогору к недалекой деревушке, к постоялому двору, к трактиру «Веселый ночлег». Верхом на мерине, сапожищи припечатав к оглоблям, проследует магистр Клаускус вместе с молчащим, нахохлившимся вороном.
Мимо старухи, волочимой тремя отцами-иезуитами в озеро: ежели ведьма — нипочем не вынесет святое испытание водой — тотчас всплывет со дна.
Мимо четы странствующих богомольцев с изображениями святого Маврикия на шляпах.
Мимо пахаря-горемыки, влекущего плуг по черному полю.
Отныне на долгие сроки запропастятся из града Вейля тишь, покой да благодать. Встревожатся горожане; караульные на стелах обеспокоенно станут вглядываться в полночные выси; и ужас вселится в душу дородного господина судьи. А ведь все из-за малости, пустяковины, из-за речи прорицателя дерзкой. Он и повелению магистрата невозмутимо вроде бы внимал, и поклялся заодно с иноземным вороном препятствий не чинить, да, видно, не стерпел самоуправства, надругательства над плотью и духом и такое заявил:
