— Только меня?
— Совершенно верно, только вас. Он хочет выразить вам своё восхищение.
— Куда он меня приглашает?
— К себе домой, естественно. Это будет приватная встреча.
Снова здорово, вздохнула я про себя. Сколько раз мне ещё предстоит отбиваться от мужчин с их «восхищением»?
— Нет.
— Нет?
— Вы не ослышались, сеньор Арканжо. Передайте ему мои искренние извинения вкупе с сожалениями.
— Сеньорита, вы уверены? Сеньор Плачидо — весьма галантный и учтивый кавалер, зачем же обижать его без нужды?
— Нет, сеньор, я не пойду.
— Что ж, как угодно. Но учтите, в его власти значительно затруднить наше пребывание здесь.
— Так соврите ему что-нибудь, — резче, чем следовало, сказала я. — Что я нездорова, или что у меня ревнивый жених, или ещё что-нибудь в этом роде. Но я не пойду.
Придя в свой номер гостинице, я бухнулась на кровать и с наслаждением вытянула ноги. Корбуччи умел вынуть из меня всё и ещё немножко, и я подумала, что Арканжо был прав, предлагая ему подумать о карьере преподавателя. У Энрике хорошо получалось заставить человека работать, без резкой критики, без насмешек, без унизительных реплик, которыми грешила та же сеньора Вийера. И он ни разу не сбился с дружеского тона, ни разу не повысил голоса, как, бывало, Соланос. А ведь это довольно-таки скучное дело — вводить другого исполнителя на роль, которую хорошо знаешь сам. Когда спектакль или номер готовят все вместе, то все вместе и заняты поисками, вживаются в роли, и это куда интереснее, чем рассказывать и показывать другому то, что сам знаешь уже давно.
Вскоре состоялось представление «Жозефины». Направляясь под сцену, к люкам, из которых предстояло появиться призрачным девам под предводительством моей героини, я чувствовала, как меня всё сильнее охватывает мандраж. Колотилось сердце, вспотели ладони, меня начала бить дрожь, и я испугалась, что вообще не смогу танцевать. Ведь на подготовку этой большой и сложной партии у нас была лишь неделя! Разве можно за неделю сделать что-то пристойное?
— Что, страшно? — раздался над ухом знакомый голос. Обернувшись, я увидела улыбающегося Корбуччи, по своему обыкновению подкравшемуся бесшумно, как кошка.
— Очень, — призналась я.
— Успокойтесь, Анжела. Не съедят же вас, в самом деле. Постарайтесь забыть о том, что вы на сцене. Вы Ясмин, вот на этом и сосредоточьтесь.
Кивнув ему, я пошла дальше. «Постарайтесь забыть, что вы на сцене»… Легко сказать!
Как хорошо, что исполнение этой партии и не предполагает какого-либо чувства, одна техника, думала я, вытанцовывая все необходимые па. Ещё и играть я была бы сейчас не способна, дай бог не запутаться в последовательности фигур. А уж что сказала бы про моё исполнение сеньора Вийера, да и сеньор Соланос, и думать не хотелось. Но публика доброжелательно молчала, не было ни шиканья, ни даже сдержанного, вежливого покашливания. Похоже, здесь и впрямь исполнителю готовы простить всё, что угодно, за одну только принадлежность к столичному театру.
