Виконт де Морель появился вместе с каретой, на передке которой восседал седоусый сержант-пехотинец из квартирьерной команды. Карета была старой, пробитой в нескольких местах пулями, зато в пирамидке за спиной кучера красовались четыре заряженных мушкета, а сзади поблескивали нацеленные в небо кавалерийские пики. Да и четверка разномастных лошадей выглядела довольно свежей.
— Карета — это предмет снисходительной любви моего дядюшки, квартирьера Шербурского полка, — объяснил юный мушкетер появление атрибута дорожной роскоши, который не полагался армейским гонцам и курьерам. — Из трофейных, как вы сами понимаете.
— Поклянитесь, виконт, что эта карета никогда не принадлежала английской королеве, — потребовал д'Артаньян, восторженно осматривая вместе с Шевалье свалившийся с неба транспорт. — Иначе я просто не сяду в нее. Такая карета недостойна наших мушкетерских седалищ.
— Испанскому королю она тоже не принадлежала, — с убийственной серьезностью объяснил де Морель. — Хотя и реквизирована квартирьерами у испанцев.
— Значит, до Парижа едем в карете? — озабоченно спросил Шевалье. — Обычно я стараюсь обходиться без карет. Иногда и без лошади. Ночую тоже не в заезжих дворах. Странствующему летописцу, как и цыгану, нельзя привыкать к удобствам и всяческим негам, иначе он теряет всякое пристрастие к путешествиям.
— На сей раз вы не успеете потерять его, господин Шевалье, — заметил де Морель. — Карета нам дарована лишь до Компьеня.
Все рассмеялись. Успокоенный этим сообщением, Шевалье бережно положил в экипаж татарский лук, колчан и кожаную пастушью сумку, потом втиснулся сам. Причем садился он настолько неуклюже, что д'Артаньян поневоле улыбнулся: «А ведь он действительно разучился ездить в каретах».
— Знаете, как украинские казаки закаляют свое тело? — не дал им позубоскалить Шевалье. — Раз в неделю вымачивают его в очень соленой воде. Такой, что кожа грубеет и становится невосприимчивой ни к холоду, ни к хворям. Говорят, они переняли этот способ у татар. Но, возможно, все наоборот: татары у них, — повел свое повествование странствующий летописец таким непринужденным тоном, словно продолжал рассказ, прерванный в таверне. — Татары ведь никогда не были охочи до мытья. В походе казаки не признают никаких шатров: спят на голой земле. Но, что самое странное, — завидев, что на них движется лавина турок или закованная в железо польская конница, казаки, в большинстве своем не признающие ни щитов, ни панцирников, не только не ищут способа хоть как-то защитить свое тело, но и снимают рубахи, чтобы идти в бой оголенными по пояс.
