Сирко проснулся от грохота колес. Отфыркиваясь, встряхнулся, словно вынырнул из холодной глубины реки, и сразу же привстал в стременах.
Разбитая каменистая дорога круто сбегала в широкую, обрамленную огромными валунами и малахитовыми россыпями кустарника долину. Передние повозки, идущие вслед за авангардной полусотней Гурана, уже были далеко внизу. Его же конь, словно почувствовав, что всадник впал в полуобморочную дрему, отошел в сторону, забрел в проход между двумя гранитными утесами и теперь мирно жевал траву.
— Не отставать, панове, не отставать! — строго прикрикнул полковник на челядь растянувшегося двадцатиподводного обоза. — Крыжань, подогнать задних! Сотник, останови обоз! — приказывал Сирко, уже пуская коня вскачь.
Этот скалистый каньон напоминал ему шрам от глубокой, недавно зажившей раны. Сам вид его навевал ощущение неизъяснимого беспокойства и опасности. А весь боевой опыт подсказывал полковнику, что если где-то следует ожидать засады татар или шайки кайсаков, то именно здесь, в этой малахитовой преисподней.
В Южной Подолии опять становилось неспокойно. Только недавно на Украине утихла волна кровопролитных восстаний против Речи Посполитой, а уже то тут, то там создавались новые отряды повстанцев, уже закипала кровь у запорожской серомы. Да и король Польши Владислав IV начал усиленно набирать войско, будучи твердо уверенным, что оно пригодится ему, если не для подавления казачье-крестьянского бунта, то для усмирения единокровной шляхты. Прежде всего, упорно распускающей слухи, будто король готовится лишить ее давно добытых шляхетских вольностей.
И он действительно собирался. Какой король откажет себе в таком удовольствии? Собирался, однако не лишал. А тут еще слух — что его, Владислава IV, здоровье все ухудшается и ухудшается; вслед за которым неминуемо следовал намек: дескать, пора, давно пора подумать о более жизнеспособном престолонаследнике!
И поскольку слух этот тоже был недалек от святой истины — он-то, прежде всего, и отзывался в душе короля грустной болью беспомощности. Ну а спасение свое он видел в том, в чем видели все властелины мира сего до него и при нем сущие, — в могучей преданно-послушной армии.
«И кто, будучи в здравом уме, посмеет упрекнуть в этом своего короля? — с мрачной безысходностью оправдал его Иван Сирко. — Не он устанавливал этот лад в мире, а значит, изменять тоже не ему. Но тогда кому же?!»
Чувствуя приближение нового восстания, а возможно, и войны, чамбулы
