– Во что паковать? У нас нет даже чемоданов! – сказала мама, вся в слезах.
– Возьмите одеяла или простыни, расстелите на полу, складывайте на них вещи и потом свяжите их узлами, – сказал один из мужчин.
Этот совет оказался полезным: действительно, не было никакой другой возможности запаковать вещи. Все мы принялись за дело. Мама не переставала плакать:
– Совершенно нечего взять. Дом пуст…
– Берите эти вещи, – сказал один из пришедших, который был, по-видимому, добрее остальных. Он показал на угол, где лежало конфискованное имущество.
– Что вы, как можно? Это описанные вещи, они уже не наши!
– Не имеет значения! Вы думаете, что во всей суматохе с высылкой кто-нибудь заметит это?
И все же мама не осмелилась прикоснуться к описанным вещам. Не только из-за страха – из-за порядочности, привитой ей воспитанием.
Мужчины расхаживали по квартире, смотрели, что в ней остается. Когда находили что-то такое, что им нравилось, они говорили: «Это нельзя брать!» Было ясно, что они намерены вернуться в квартиру для «окончательной очистки» после того, как увезут нас.
Я была спокойнее всех. Как ни странно, меня даже охватило радостное возбуждение. Мы едем в Советский Союз, страну свободы и братства народов! Хотя Латвия тоже была частью Советского Союза, все же она была другой, не совсем советской, в ней оставалось что-то западное (такой она оставалась до конца советской оккупации). А мы теперь будем жить в «настоящем» Советском Союзе! Не может быть, чтобы нас ожидало что-то плохое, ведь там все счастливы! Все это походило на интересное приключение.
У меня оказалось больше всего вещей, так как детские вещи не были проданы или конфискованы. Я тщательно упаковала всю мою одежду и обувь, а из книг взяла только мой любимый «Антирелигиозный учебник».
Внизу, у парадной двери, нас ожидал грузовик. Мужчины, выселявшие нас, помогли нам забросить в кузов узлы с вещами и самим взобраться туда. Прощай, дом моего детства! Едва ли я увижу тебя вновь…
Светало, но улицы были почти пусты. Редкие прохожие как-то странно смотрели на нас. Когда мы расселись на своих узлах, мама произнесла слова, потрясшие меня:
– Хорошо, что мой отец умер.
– Мама, – закричала я, – как ты можешь говорить такое?!
Мама не смутилась. В ее голосе не было никакого выражения, когда она ответила:
– Он удостоился спокойной смерти в своей постели, без того, чтобы видеть, как нас выгоняют из дома, и страдать от тягот в пути.
Мы ехали по улицам просыпающегося города. Мне стало грустно от мрачных слов мамы, но я думала, что она преувеличивает. Когда мы подъехали к станции «Рига-товарная», вместо привычного пассажирского вокзала, с которого мы ездили в Юрмалу, я начала понимать, что она имела в виду.
