– Быть может, я и больной человек, но не в этом сейчас дело. Мне уже поздно лечиться. Но если я и в самом деле больной, как ты говоришь, ты должен пожалеть меня. Ведь это ты, Авель, отравил мне детство, ты преследовал меня всю жизнь…
– Я?
– Да, да, ты, и никто другой.
– А я и не подозревал об этом.
– Не притворяйся. Ты всегда меня презирал.
– Послушай, Хоакин, если ты будешь продолжать, я и в самом деле уйду, потому что ты делаешь мне больно. Ты знаешь лучше всякого другого, что я не из тех, кто способен выслушивать подобные сумасбродные речи. Сходи в психиатрическую лечебницу, подлечись, а пока оставь нас в покое.
– Вспомни, Авель, ты отнял у меня Елену только для того, чтобы унизить меня, оскорбить…
– А разве ты не женился на Антонии?…
– Нет, дело не в этом! Ты женился на Елене, чтобы унизить меня, оскорбить, насмеяться надо мной.
– Ты болен, Хоакин, говорю тебе, ты болен…
– Но ты еще хуже.
– Да, здоровьем я куда хуже. Я знаю, что мне осталось жить совсем недолго.
– Достаточно…
– Значит, ты желаешь моей смерти?
– Нет, Авель, нет, я вовсе не то хотел сказать… – И переходя на жалобно-просительный тон: – Уходи, уезжай отсюда, поселись где-нибудь в другом месте, оставь меня с ним… Не разлучай нас… Ведь тебе остается еще…
– Вот на тот небольшой срок, который мне еще отпущен, оставь меня с ним.
– Нет, ты отравляешь его своим лукавством, отучаешь от меня, учишь презирать меня…
– Ложь, ложь, чистая ложь! Никогда он не слыхал и не услышит от меня ни одного дурного слова о тебе.
– Довольно и того, что ты опутал его своей лестью.
– И ты думаешь, что, если я уйду, перестану его видеть, он станет больше тебя любить? Нет, Хоакин, даже если кто и захотел бы – никогда бы не смог тебя полюбить… Ты отталкиваешь людей…
– Вот видишь, видишь…
– И если ребенок не любит тебя так, как тебе бы хотелось – а тебе хотелось бы, чтобы, кроме тебя, он никого не признавал, – это значит, что он что-то чувствует, чего-то боится…
– Чего он может бояться? – спросил Хоакин, побледнев.
– Заразиться твоей отравленной кровью.
Тогда Хоакин поднялся, бледный, дрожащий, подошел к Авелю и обеими руками, словно двумя когтистыми лапами, схватил его за горло, прорычав:
– Негодяй!
Но ему тут же пришлось разжать пальцы: Авель вскрикнул, схватился руками за грудь и, едва успев прошептать; «Я умираю», испустил дух. Хоакин автоматически поставил диагноз: «Приступ грудной жабы, спасти невозможно, он уже кончился!»
И в этот момент он услыхал голос внука: «Дедушка. Дедушка!»
