Об этом бледном лице, таком тонком носе с горбинкой, как у финикийца…
Жарко, ещё, ещё немного…
А этот рот - кажется, если бы брат поцеловал меня, я не знаю, что случилось бы… Что-то светлое, и его глаза прозрели бы, отразив море света… Северус…
Боги, жарко, ещё… А если бы он коснулся меня… там…
О, боги… как жарко… Как хочется…
- Северу-у-ус!
Квотриус кончил, и только шальные мысли о брате, да, брате, всё ещё не покидали возбуждённый разум, услужливо предлагая картинки, виденные в термах, но не с участием ромеев и финикийцев, а с собой и… братом.
- Мать бы сказала, если бы только могла догадаться о моих фантазиях, что это - великий грех - так думать о брате. Но я… я не знаю, что это за чувство, возникшее сегодня, совсем недавно, когда Вероника навсегда покинула меня, стеная и крича от наслаждения под напором мужеской силы хоть и пожилого отца.
Одно могу сказать - не похоть испытываю я к моему брату. Чародей он и маг, отсюда всё - верно, сам возжелал меня. И эта, вдруг вспыхнувшая в моей крови, но такая неправильная… любовь.
Буду изо всех сил своих бороться с наваждением, лучше уйду к дядьям моим, но не отдам тела брату на поругание, а себя - на позор рода и посмешище плебса.
И с этими благородными мыслями Квотриус с какими-то затаённым ужасом и благоговением перед братом, находящимся на другом краю города, но умело управляющим его естеством, снова ощутил восставший пенис, требующий только одного - болезненных фантазий разума ради бурного семяизвержения.
И вновь - вот он - брат, лежит рядом, обнимает молодого человека, всматривается чёрными, пустыми, но в воображении разгорячённого похотью Квотриуса, пламенными, бесстыжими глазищами в его собственные, влажные и блестящие от желания.
Целует Северус младшего брата, накрывая его тело своим, не хочет он знать о братской, чистой любви, он - чародей и маг, возжелавший сейчас, чтобы снова мастурбировал Квотриус…
Да, так… Ещё… Поцелуй меня, Северус… Ещё, ещё, е-щ-щё-о-о…
Как же хочется ощутить руку твою белую, тонкую, на чреслах своих…
- О, Се-ве-ру-у-у-с-c!
Едва Квотриус получил драгоценную разрядку, как в дверь спальни, полагавшейся ещё ему, как наследнику, пока брат - Господин не распорядился иначе, несмело постучали. Молодой полукровка решил, что пришли рабы выдворять бывшего наследника, а теперь - просто бастарда, в общее для таких, как он, помещение, а бастардов от женщин и бриттских, и пиктских племён и родов в доме было предостаточно - отец отличался многоплодием и мужской силой даже в свои шестьдесят три. Не желавший, чтобы его, изнемождённого, сейчас беспокоили, Квотриус вопросил громко и отчётливо, но коротко:
