– Тебя как зовут, Рыжий?
Его лицо было передо мной, и я видел, как он старался, но не мог постичь, о чём это его спрашивают.
– Это шутка такая? – спустя долгую минуту отозвался Рыжий.
За стенами убежища – ливень. Гроза отбушевала, теперь просто льёт: безнадёжно, безысходно, беспросветно. Почва, насколько пелена дождя позволяет видеть, сплошь покрыта водой. Грунт не успевает впитывать влагу, и теперь всё пространство вокруг превратилось в одно непроходимое болото.
– Нет, – вздохнул я, – не шутка. Не сразу же ты стал «Рыжим». Мама и папа тебя как называли?
– Чьи? – спросил дикарь. – Чьи мама и папа?
Чувствую, что сейчас я ему неприятен. Он едва сдерживался, чтобы не нагрубить.
– Твои, – моё благодушие завело переговоры в тупик. – Твои мама и папа.
Он облизнул губы и не сказал – выдохнул:
– Я не помню их. Меня деревенский сход кормил.
Становится неловко за свою навязчивость. Слева лежит Каин, справа – Данила. На корме, на своём месте между двумя сундуками, сладко посапывает Булыга. Так уж получилось, что Рыжий оказался напротив меня. Спать рано, прикидываться бревном – как-то не с руки: человек совершил подвиг. Я, к примеру, не уверен, что выстоял бы против роя. А ещё обидно, что мы потеряли Феликса. Похоже, парня таки допекла совесть за то, что оставил товарищей. Иначе не объяснить, с какой дури он полез на выручку дикарю. Верная смерть… и купец тоже хорош – вещички погибшего конвоя к себе уволок. Никогда о таком обычае не слышал.
– А где ты учился рётодзюцу?
Он хмуро смотрел на меня и молчал.
– Искусство боя с двумя мечами, – пояснил я. – Тысячу лет назад в Японии так называли этот вид фехтования.
– Фехтования?
Справа завозился Данила. Я почувствовал его интерес к моим попыткам разговорить Рыжего.
– Фехтование – это ведение боя холодным оружием. Ты что, в школе не учился?
– В деревне меня называли Ржавая Хонда, – сказал дикарь. – Я не знаю, что это значит. Я не помню маму и папу и в школе никогда не учился. Что-нибудь ещё?
И вдруг у него дёрнулась нижняя губа. Нервный тик. То ли от напряжения, то ли ещё от чего. Не иначе давняя контузия. Но не лицо Рыжего меня поразило, а реакция соседей: Каин и Данила одинаково и одновременно качнулись от меня в разные стороны. Будто хотели отодвинуться.
Каин – понятно. Он вместе с Рыжим пришёл и следы волнения на лице своего приятеля должен читать правильно. Но почему дёрнулся Данила? Тик Рыжего он понял так же, как и Каин: опасность, бежать! Получается, Данила знает Рыжего? Это многое объясняло в поведении калужского дружинника: молчаливость и отстранённость…
