Джейн поняла не сразу. О чем это он говорит? Его спальня была самой просторной в доме, с удобной мягкой мебелью и большой ванной комнатой.
А потом она увидела, с какой жадностью он смотрит в светлеющее дымчатое небо, видневшееся сквозь прозрачный потолок, и все поняла.
— Помню, когда я вернулась из больницы домой, — заговорила она, — то совсем не могла спать. Мне казалось, усни я, и опять окажусь в той белой комнате, одна, беззащитная, словно в наглухо захлопнувшейся западне, и опять буду ждать, пока появится медсестра и принесет эти осточертевшие таблетки, а потом буду смотреть в белый потолок и мечтать о том времени, когда смогу не видеть всего этого…
Фрэнк молча слушал.
— По ночам мне еще долго мерещилась больничная палата, и я просыпалась с криком, в холодном поту и мечтала о доме, не осознавая, что уже лежу в своей постели. Мой отец, человек властный и крутого нрава, всю жизнь дрожал надо мной. Будь его воля, он заточил бы меня в неприступную крепость, спрятал бы от всех превратностей судьбы, оградил от всех печалей и тревог, которые неотделимы от слова «жизнь». Но я, как могла, противилась, хотя потом нередко думала, что отец прав. Но это просто так, к слову. Так вот, когда я вернулась домой, отец поселил меня здесь, в солярии, и, просыпаясь, я прежде всего видела над собой высокое небо.
Джейн чувствовала на себе пристальный взгляд Фрэнка, но смотрела не на него: рвущиеся из глубины души откровения было легче произносить, глядя на розовеющую утреннюю зарю.
— Меня еще долго преследовали кошмары, но когда я просыпалась и видела над собой не белый потолок, а кусочек неба, то сразу понимала, что я — дома, и успокаивалась.
Фрэнк жадно ловил каждое слово.
— Филлис, мой врач, вселяла в меня веру и надежду. Уверяла, что силы вернутся ко мне и я стану полноценным человеком. Она говорила, что моя болезнь — это враг, и я могу победить его, только мобилизовав волю и характер. И я боролась, превозмогая страх и боль. А когда я смотрела в это небо над собой, мне казалось, будто сама природа становится моим союзником.
— Ты героическая женщина, Джейн Ренкли! — с чувством произнес Фрэнк.
Джейн тронула теплота и искренность этих слов.
— Спасибо тебе, — горячо продолжал он. — Спасибо за откровенность и понимание, в нашем сумасшедшем мире они встречаются очень редко. Теперь я понял: ты не просто жалела меня, щадя мое самолюбие, ты сопереживала. А это — особенно ценный дар. Твоя душевная деликатность и чуткость — как бы поточнее сказать? — что-то вроде целебного бальзама, врачующего душу.
