С той поры Кожана и след простыл. И вот месяца два как снова объявился он ряженный в приличную поддёвку-архалык. Да так и взял за правило в неделю раз наведываться в бродяжные закраины, выспрашивая всё про всё, что творится-говорится. Самое чудное — за дачу особо полезных вестей Кожан дарил наместников злачных дыр полтиною. Но также говорили, что разносчики слухов, взяв жирный куш, вскоре исчезали. И даже само имя их стремглав истиралось из памяти обуянных страхом обитальцев нищенского «дна» — Выгребной слободки.
В общем, Свинобрюху было с чего перетрухнуть. Впрочем, затаённая боязнь доходяжки пуще задорила острую проницательность Кожана, за версту чуявшего тайны и загадки.
И он только ещё щекотнул бронзовым своим ноготком мосластую конечность нищего, как тот, запинаясь, изложил всю оказию… постигшую утреннего путника… скрестившегося с головорезами Пшибожовского…
Савва внимал без малейших признаков любознайства. Лишь под занавес слабо щёлкнул длинным, как бритва, ногтем большого пальца. Свинобрюх, утяжеливший в ходе доклада штаны, крестясь, заковылял до ветру…
Годунов был доволен. Надежные люди давно уж собрали сведки о местоположении будущих городков, намечены и строительные начальники. Теперь вот, заручась добром Фёдора, Ближний боярин поспешил в дальний теремной покой. Присел отдохнуть на крытую лиственным бархатом лавку. Крупный лоб — в ладони, локоть упёрт в приземистый стол. Зелень, главенствуя в убранстве уютного пятачка, расслабляла, покоила. Посидел, встряхнулся, нащупал маленький колоколец, потряс.
Из потайного чуланика вкатился Савва Кожан. Чудо без сна и устали. Во дворце мало кто знал о его существовании. Телохранитель и истец-шпион, посыльник и прислужник, он в одиночку стоил сорока слуг и осведомителей. Присутствие в царских хоромах уродца не было редкостью. В то время столичные дворы ломились от убогих, юродивых, карлов. Мало, как раз им-то и поручались дела отдельной щекотливости…
Перебирая бумаги, Годунов любопытствовал:
— A что, Савва, давно ль видел Федьку Стручка и Стеньку Бердыша?
— Федьку я, Борь Фёдь, днесь видал. С безделья у целовальника прохлаждается. А Степана Пшибожовский намедни словил, да в подклеть, — чечёткой прозюзюкал карлик.
— Пшибожовский?! Вишь, расшалился, неугомонь, падаль ляшска! Ну так вот что, поди передай ему моё, нет, государево повеление. Чтоб освободить Бердыша. Немедленно! И приведь ко мне и Федьку, и Стеньку.
