Встороженно отёр рукавом влажный лоб, приподнялся на локте. Казаки ухмылялись, поглаживали бороды. Довольны собой! Выступка гордая, что те вельможи. У одного в руке волнуется степанова сабля. Бердыш неопределённо хекнул, внюхался и привстал. Вот он уже на ногах, с улыбкой ворошит чуб. Казаки наблюдают, тоже усмешливо. Благолепия — хоть раздавай. Покуда не проронено ни слова, ни звука. Выпрямился, оправил чугу и, точно не было иных забот, стал приседать. Раз-два-три-четыре… Всё это с умиротворенной улыбкой. Казаки аж головами замотали от такого нахальства.
— Эгей, милай, и чо ты мешкашь? Подь-ко на привязь, — ласково предложил, в конце концов, один, ступил к скамье и предупредительно щупнул остриём сброшенную у ног пленника ташку.
Из прируба петухом взвились маловнятные глаголы Кузьмы. Скорее всего, связан, с законопаченным зевом. Степан улыбнулся, пожал плечами, как бы говоря: и бес знает, кто вы таковы, и чего вам надо, и вообще я тут сам по себе и нечего мне мешать…
— Уж извиняйте, божьи люди, — губы разлиплись, ноги неспешно ступнули от полатей.
Оголтело заяснилось: бой бесполезен. Молчковый глумёж казаков лишь отчёркивал вывод. И всё же каким-то током улавливаемое, непонятное чутьё подхлёстывало: в угол, в угол глянь. Знать, ввечеру мимолётным оглядом мозг успел заприметить там важное: уцепил зрением, да чётко в память не затесал…
Но сам же опасался уточняющего взгляда, чтоб ненароком не перехватили казаки.
Пришлось размашисто зевнуть и, взведя глаза к потолку, на мгновенье заарканить угол. Из-за куска рогожи чуть-чуть выдавалась рукоять. Топор! Теперь главное — не выдать влеченья, ни полунамёком, ни полунаклоном. Опустив глаза, безмятежно глянул на осклабившегося казака. Двое других отлучились в прируб — к Кузе. По гулкой затрещине и обрыву гундосицы понял: утишили!
Уйкнув, осел, схватился за левую грудь. Казак непроизвольно чуть подался. Воньковато мазнуло потом. Нянченный в волховском скиту богатырями-отшельниками, взбитый на дрожжах старинного кулачного боя, Бердыш того и ждал. Щепкой взметнулось схваченное тело станичника. Розово-желтяной яичницей поплыла по лавке башка. Один из татей, выйдя из прируба, не посмел поднять руки. Пленник не наскакивал, но топор в его руке заставил шиша выгнуть шею назад и присосаться глазами к широкой чёрной калёной пласти.
От бычьего удара вылетела обтёрханная оконная перекладина. Рыбой сиганул Бердыш. На улице изумлённо вылупился дюжий казак с пищалью. Удавливая его глазами, Степан взлетел на ближнюю лошадь и во всю прыть — да в степь к лесочку. Мчал, сжимая в мокрой руке огромный топор лесоруба.
