— Да, послание, понятное любому, кто не погряз в еретичестве, — согласился Бертрам, — я имею в виду кощунственный догмат Кальвина о предопределенности спасения. Как добрая мать, Римская церковь каждому готова явить христианское милосердие и отпустить грехи.
— Кроме тех, кто упорствует в заблуждениях, — нахмурился Кунц.
Инквизиторы уже были в виду Мусорной гавани Флиссингена, где содержались корабли, реквизированные у еретиков и врагов Империи.
— Друг мой, — с тревогой произнес Бертрам, — как может быть, чтобы гавань пустовала?
Кунц соображал быстрее и уже пустил лошадь в галоп, компаньон устремился следом. Трупы испанских солдат были разбросаны по берегу и причалам. Один оказался еще жив, хотя и тяжело ранен.
— Проклятые гезы пришли под утро, — кровавые пузыри шли у стражника изо рта, время его кончалось. — Отпустите грехи, святой отец, — попросил он, увидев Бертрама в монашеском одеянии.
Пока компаньон, стоя на коленях, принимал исповедь умирающего, Кунц обошел всех мертвецов. Их оказалось шесть, и каждому, внимательно осмотрев раны, инквизитор закрыл глаза.
— Семеро убитых и потерянные корабли, — сквозь зубы процедил Гакке.
— Четыре.
— Что?
— Он успел сказать, что кораблей было четыре, — пояснил Бертрам, чье благообразное лицо с большим выпуклым лбом искажало неподдельное страдание. Несмотря на многолетнюю практику допросов и расследований, святой отец Бертрам умудрялся выражать сочувствие даже сознательным еретикам.
— Это не забота Святого Официума, — произнес Кунц, мрачно-спокойный, оглядываясь по сторонам. — Все местные попрятались. Неужели гарнизон этого проклятого городка еще ничего не знает?
— Думаю, жители ближайших к пристани домов не могли не знать о нападении, — сказал Бертрам, оглядывая наглухо закрытые ставни прилегающих аккуратных двух и трехэтажных домиков. — То, что они не известили гарнизон, делает их соучастниками. А как убиты солдаты?
— Раны колотые и рубленные, пулевых нет, это и понятно, гезы не хотели поднимать шум. Но главное — нет рваных следов на шеях, как у предыдущих, — ответил Кунц. — Я тоже в первую очередь об этом подумал. — Инквизитор перекрестился и двинулся к привязанным лошадям. — Но здесь оборотень не появлялся. Обычный налет морских разбойников, брат Бертрам. Нам нечего тут делать.
* * *
Первое, что в жизни своей помнил Феликс ван Бролин, было уверенное мужество отца его, когда обезумевшая толпа ломилась в церковь святого Якоба, а малое число католиков укрылось внутри, молясь о милости у святого покровителя и непорочной девы Марии. Лишь трое или четверо встали с Якобом ван Бролином у притвора, и одним из этих немногих был Виллем Баренц, рожденный на островке у берегов Дании, крещенный по лютеранскому обряду. В тот августовский день anno domini 1566 Виллем встал против своих же реформатов, защищая капитана-католика, первый помощник его на судне, самый близкий друг и соратник в жизни.
