Мне импонировала его нелюдимость, скрытность и неразговорчивость. Нелепое мнение, будто нормальный человек обязан любить общество других людей, к нему не относилось ни в коей мере. Северуса Снейпа я чаще всего встречал либо одного, либо в компании той рыжеволосой гриффиндорки. Я нередко видел ее у входа на лестницу, ведущую в подземелья. В отличие от других учеников, она всегда была со мной мила и приветлива. Самые отчаянные гриффиндорские сорвиголовы предпочитали обходить меня стороной, но она ничуть не боялась и с удовольствием коротала время до их встреч в беседах со мной. Зато уж у нее самой не было недостатка в преклонении окружающих.
Она не зря привлекала к себе всеобщее внимание. Эта девочка прекрасно училась и была необыкновенно красива. Я часто слышал, как студенты трех факультетов дружно превозносили ее доброту. Но мне довольно быстро стало ясно, что она из тех, чья доброта направлена на всех вокруг и ни на кого в отдельности. Она, как это свойственно большинству гриффиндорцев, вечно отважно бросалась в бой за правду, если ей казалось, что кто-то обижен или притеснен, даже не задумавшись о том, а нужно ли это тому, кого она защищает. Ее обостренное чувство справедливости и забота об «общем благе» часто мешала ей чувствовать тех, кто рядом, осознать, что кто-то гораздо больше нуждается не в заступничестве, а в понимании. Поэтому она и не догадывалась об истинном отношении к ней «друга детства».
Когда я видел его рядом с нею, было достаточно одного взгляда, чтобы понять истинную природу его чувств. В каждом его взгляде читалось горячее желание внезапно очутиться вместе с нею на самом краю света, где они были бы совершенно одни, чтобы никогда не расставаться. А она отвечала на его пламенные взоры всего-навсего спокойным и ясным светом своих изумрудных глаз. Он был для нее другом и не более того.
До той поры я был совсем не склонен к сочувствию и сопереживанию людям, но тут... Я словно бы снова вернулся к жизни и страдал вместе с ним. Снейп ревновал ее безумно, ревновал так, что воздух вокруг него накалялся. И молчал... Я недоумевал, каким образом ему удается сдерживать себя, скрывать от зеленоглазой подруги такую явную и сильную ревность. Вспоминая о том, как я сам ревновал Елену, я просто не мог понять, почему девушка до сих пор этого не заметила. Может быть объяснение в том, что она не хотела видеть?
Каким-то странным образом получается так, что главные мои воспоминания об их отношениях связаны с Астрономической Башней. Это мое любимое место в замке и я по праву считал его в некоторой мере своей суверенной территорией. В первый раз мальчик и девочка нарушили там мое уединение на третьем курсе, когда явились одной весенней ночью поглядеть на звезды, о которых им рассказывали на уроках астрономии. Лязг моих цепей ничуть не испугал бесстрашную гриффиндорку. При виде меня она только схватила своего друга за руку и восторженно восклицала, что через меня ей видно звезды. Даже в полной темноте я увидел, как по телу мальчика пробежала дрожь от ее прикосновения. Несколько секунд он не мог вымолвить ни слова, потом молча принялся устанавливать телескоп. Руки у него все еще тряслись…
