Попытка самоопределения в этом мире и выступает началом теоретического отношения к миру, но уже появление личности и личностного континуума со всеми его вечными вопросами создаёт перспективу познания, научные открытия – продукт вечного стремления приблизиться к этим вечным вопросам. Трансцендентные цели познания (так же, как и прекрасное) фундируют интуицию и творчество. Таково начало философии и науки. Культурология, если она претендует на статус науки, должна увидеть себя здесь, в этом ряду. И она находит себя, но как философия, философия науки. Вычленение культурологии начинается как размежевание «физики» и «метафизики». Как только трансцендентные цели уступают место культурной эмпирии, начинается культурология. Происходит размежевание с философией. Но были области знания, которые восходили не к Аристотелю, а скорее к Геродоту и Фукидиду и даже к Гиппократу Косскому. Это рассуждения об обычаях, нравах и даже о природе человека, что «по природе», что «по установлению». И этнология и культурантропология развивались без влияния философии, но это уже XIX век, когда размежевание с философией не могло происходить без влияния культурантроплогии. В Америке культурантропология вообще не нуждалась ни в какой философии.
Вопрос о том возможна ли культурология как научная теория превращается в вопрос о том, чем отличается философствование по типу культурологизирования от классической философии и каковы другие типы культурологизирования. Видимо, признавая значение культурантропологии и «cultural studies», необходимо согласиться, что культурология явно отличается от них и как научная теория начинается в межпредметной области, и тем не менее это гомогенная сфера, в которой принимаются во внимание ценности, жизненные смыслы, замыслы и житейские обстоятельства. То есть тогда перестают искать «закономерности развития» и т. д. и обращаются к рядовому человеку истории как его творцу и носителю, который носит эти трансцендентные смыслы в самом себе. И тем не менее остается место для прогнозов и обобщений, а тем самым и для теоретических построений, но по результатам исследованных культурных артефактов.
При всем многообразии подходов и позиций есть нечто объединяющее многоголосый хор (теоретическая полифония) в стройную симфонию, посвященную разуму, его роли в культуре и науки о культуре. Иррациональным позициям обоснования нет. Собственно, такого рода поворот был заложен в статье Ю. Н. Солонина и А. Г. Тишкиной. Показательно, не затронутой оказалась тема «культура и Ницше». Но призывы к категориальной и понятийной строгости, перемежающиеся с вполне оправданными ссылками на недопустимую понятийную неразбериху по принципиальным вопросам, вольно или невольно показали не уязвимость такой позиции, противоположная позиция (философии жизни) не менее уязвима, а её необычайную глубину и сложность. Прежде всего такое обоснование и самообоснование нисколько не запоздало, но оказалось в другом теоретическом окружении. Одно дело призыв к позитивному знанию, на волне которого в ХЕХ веке создалась социология, другое дело, когда сегодня все или почти все классические позиции обозначаются с приставкой «пост». Не случайно В. М. Межуев противопоставляет ХЕХ век, основное внимание уделивший социуму, последующему, отдавшему все культуре. [57] А в самом сборнике наблюдается два лагеря (позиции) – постмодерн и использование соответствующей терминологии и методов (наиболее интересно и показательно обоснование культурологического дискурса И. В. Кондаковым) и классическая аргументация, наиболее глубоко продуманная и умело аргументированная А. С. Запесоцким и Ю. М. Шором. Неслучайно А. С. Запесоцкий обращается к философии и в поисках рациональных обоснований культурологии как науки.
