«Главное для студента — голова», — любил говорить он.
Надо заметить, что он любил гимнастику и много ею занимался.
«Без гимнастики студенту не обойтись», — говаривал он время от времени.
Бормотание и пришептывание были его привычкой, а все оттого, что ходил он всегда один. Он был полностью занят самим собой, и это его устраивало, потому что он считал это обстоятельство большим преимуществом. В обществе его можно было увидеть разве что крайне редко. Салоны не привлекали его; ему казалось, что среди людей он утратит свою значимость. В салоне элегантный фрак и льстивое, обходительное поведение одерживали верх над остротой разума, и это чрезвычайно простое открытие вызывало у него трепет. Он, так сказать, боялся развлечений, нисколько не считая их нужными, потому что нужно человеку лишь то, что благотворно на него действует. Зато тем больше любил он лес, горы, море. Волны для него заключали в себе некий смысл, на вольных горных вершинах страннику словно сами с голубого неба являлись возвышенные мысли.
Да, путешествия доставляли студенту радость!
Шагать значило для него получать нечто вроде музыкального наслаждения. Мышление и ходьба, думы и странствия, поэтические фантазии и передвижение тела были связаны родством. Лес с его благоговейным покоем и тишиной казался ему аудиторией, в которой преподавались в дружеском согласии естественная наука, религия, мирская мудрость и сущность любви. Любезные сладостные лекции, преподносимые крохотными певучими лекторами, сидящими на изящно изогнутых еловых ветвях, пленяли его слух и душу. Зато среди говорящих людей ему казалось, будто он тонет, захлебывается. В молчании самом по себе уже заключалась мысль, свобода и мудрость. Однако стоило студенту заговорить, как его мысли тут же беднели. По крайней мере, так ему казалось. Когда же он молча шел своим путем, серебряные, золотые волны мыслей в их прекрасной исконности, счастливое одухотворение тут же изливались на него, окружая, захватывая его, воспламеняя бурное вдохновение, поднимая ввысь, вознося в гордое огненное и радостное царство мыслителей, словно величественно-прекрасный фрегат с ярко-алыми парусами. Все было тогда ясно и чисто. Но если он начинал говорить или вступал в дебаты, все погружалось в туман.
Выглядел он просто, непритязательно и неприметно, как рабочий. В его внешнем виде не было ничего особенного. Походка его свидетельствовала о большой кротости, но в то же время и о порядочном своенравии. Держал он себя скромно и в то же время гордо. Его манеры, крайне далекие от какой бы то ни было экстравагантности, выдавали энергию и решимость, и все же и у него, и у других, видевших, как он себе шагает, возникало впечатление, будто он спит на ходу. Нередко простые люди, а также маленькие дети здоровались с ним на улице. Порой на него находила апатия. Взор его излучал душевный покой и огонь живой фантазии. Он любил посмеяться, но вообще черты его лица и его поведение были серьезны.
