Прежде, чем приступить к изложение гипотез Хаима Коэна, должен предупредить читателя о некоторой их специфике.
В принципе, если бы Хаим Герман Коэн работал как историк, он должен был бы уподобить себя судье — т. е. выслушать обе состязающиеся стороны, взвесить их аргументы и вынести обоснованный исторический вердикт.
Но ничего подобного в этой книге нет, и достоинство ее я вижу в том, что автор вовсе не скрывает отсутствия у него взвешенного подхода. Он открыто провозглашает, что является не судьей в историческом споре между сторонами, а адвокатом одной из сторон. Яростным адвокатом еврейства. Синедриона, книжников, фарисеев и — евреев вообще.
Это очень умный адвокат. А умный адвокат, защищая преступников, ни в коем случае не станет порочить жертву. И Хаим Коэн в предисловии заявляет: «Несмотря на крайне скептическое отношение к источникам, предания, найденные объективно вероятными, выявляют Иисуса (даже для людей, лишенных эмоциональных и религиозных побеждений) как фигуру вполне живую и достойную восхищения» (44).
И еще: умный адвокат никогда не станет отрицать очевидные для судей (а в данном случае судьи — это мы с вами, читатели) общеизвестные пороки его подзащитных. Коэн сам цитировал народные сатиры, сохранившиеся в Талмуде, направленные против «семейств первосвященников, грабивших народ». Талмудический автор скорушается о доносах и застенках, кулаках и дубинках, применявшихся приспешниками первосвященников против собственного народа. «Главной целью „Сатиры“ в талмудическом контексте было указание на причины, приведшие к разрушению Храма и окончательному повержению Иудеи: такое поведение священнослужителей могло воспалить небесный гнев, обрушившийся на Храм, „ибо они любили деньги и ненавидели друг друга“» (45), — пишет он.
И вот только теперь, когда адвокат предупредил судей, что он знает о масштабе личности жертвы, о ничтожности и порочности подзащитных, Коэн делает неожиданный ход: «Принимая во внимание презрение, которое народ питал к назначенным римлянам первосвященикам, не следует делать фактических заключений лишь из отрицательного отношения народной сатиры» (46). Т. е. и народ бывает необъективным, господа судьи, если речь идет о тех, кого он, так сказать, «по должности суверена», обязан не любить. И — «при отсутствии же обстоятельных данных, мне кажется, что даже первосвященники достойны применения к ним правила „презумпции невиновности“» (47).
Вот так. И попробуйте люди, воспитанные в нравах современного правосудия, что-то возразить!
