Вот и все. Ее обессиленная рука падает. Лицо в крови, под глазом — синяк. Она похожа на уличную женщину: по щекам течет тушь, под носом мокро, волосы рассыпались в кошмарном беспорядке. Она не может унять рыданий.
— Я шалава, я шлюха, — выла она, ползая на корточках.
А Панаев, глядя на девушку, уже почти остыл. И, пользуясь тем, что путь свободен, пробирается по стенке к дверям. Робость вновь начинает возвращаться в его душу. Открыв дверь, он еще медлит, как бы желая продолжить наказание. Но она уже не обращает на него внимание и только повторяет:
— Я шлюха!..
* * *
— После этого ты ее больше не видел? — спросила Лариса у Панаева.
— Нет, — нехотя ответил тридцативосьмилетний Сергей. — Так, видел мельком где-то через полгода. Но все уже перегорело. По-моему, отец ее к тому времени уже бросил.
— А с отцом ты разговаривал о ней?
— Нет, мне было стыдно. Но и она вроде бы ничего не рассказала отцу о том, кто ее избил…
— Это серьезная психологическая травма, — раздался вдруг приятный мужской баритон, совершенно не похожий на панаевский.
Лариса повернулась к двери и увидела плотного мужчину лет сорока, с заостренными, как у покойника, чертами лица. В нем она узнала нынешнего сожителя Вероники, адвоката Романа Исааковича Либерзона.
Во всей его внешности было слишком много напыщенного самолюбования не в меру интеллигентного человека. По крайней мере, именно так выражала свое мнение о нем Нонна Леонидовна.
— Нас опять подслушивали, — сокрушенно констатировала Лариса.
Либерзон, не обратив на нее никакого внимания, поправил на переносице очки в роговой оправе и, поморщив лоб, растянуто сказал:
— Глубокая душевная травма. Чем не основание для системы защиты?
Он еще раз нахмурился и вопросительно взглянул на Панаева.
— Душевная травма одурманенного подростка. Это твой случай, Серега! Я смогу тебе помочь.
— Надо же, сколько помощников! — язвительно заметил Панаев. — Нелегкая работа — из болота тащить бегемота.
— Нет, ну надо же! Мы все хотим помочь этому убийце и мошеннику, а он еще нам хамит! — В комнату вошла, заламывая руки и кривя презрительно губы, мадам Харитонова.
Видимо, почвы для ее эмоциональных выплесков в той комнате уже явно не хватало.
А Либерзон тем временем продолжал:
— С научной точки зрения ты, Серега, не виноват. Ты действительно не отвечал за свои поступки.
— Какие поступки? — вскричал Панаев. — Рома, ты что, мне шьешь дело? Я говорил только о том, что избил шалаву своего батька двадцать лет назад…
