ВЕЛИКИЙ ГОРОД С ОБЛАСТНОЙ СУДЬБОЙ
Самый большой из северных городов мира, четвертый по населению в Европе, к концу 70-х выглядел богооставленным. На улицах — грязно, в реках и озерах купаться — попросту вредно. Перенаселенные доходные дома в центре города — в полуразрушенном состоянии. Еще в 20-е годы Георгий Иванов в парижской иммиграции мог писать: «На земле была одна столица, остальное — просто города». Из всех имен, данных в разное время городу, к концу брежневского правления ему больше всего подходит название Северной Пальмиры — античного города, занесенного песками. Гранинское «великий город с областной судьбой» — точное определение того, что советская власть за 60 лет сделала с имперской столицей.
Начальство в Ленинграде — битое. При Сталине расстреляли три генерации местной номенклатуры с чадами и домочадцами. Так что здешний партийный бомонд понимал: надо сливаться с местностью. В брежневской Москве ленинградский стиль представлял предсовмина Алексей Косыгин. Худощавый, хмурый, с правильной речью, он самой манерой поведения контрастировал с тучными, жизнерадостными брежневскими земляками, изъяснявшимися на восточноукраинском «суржике» с фрикативным «г». «Стиль Косыгин» — это внешняя пристойность, чувство номенклатурной меры.
В Смольном — маленький, злобный Григорий Романов, человек военно-промышленного комплекса. Ленинградский хозяин не поощрял кумовства; взятки в Питере брали реже, чем в провинции, и с большой оглядкой. Даже намек на вольномыслие карался волчьим билетом: романовский Ленинград вытеснил в Америку Бродского, Довлатова, Барышникова, Шемякина, в Москву — Райкина, Юрского, Битова.
На поверхности Ленинград — абсолютно советский город, и казалось, эта власть будет существовать вечно. Понурое большинство, обитающее в новостройках, жило своими шестью сотками, получало продовольственные наборы к праздникам, давилось в очередях за молочными сосисками и водкой, медицинской помощью, железнодорожными билетами. Из репродукторов звучали бодрые песни Эдуарда Хиля и Эдиты Пьехи. С точки зрения начальства в городе трех революций — тишь да гладь.
Между тем ледяной панцирь советской власти на глазах становился тоньше и тоньше, а подледная жизнь — все разнообразнее и разнообразнее. Ленинград напоминал могучий дубовый шкаф, насквозь изъеденный древоточцами.
Коммунистическая власть изначально — режим кровопийц, а не ворюг. Советский гражданин — вечный ребенок, находившийся под присмотром строгих родителей. У него один работодатель — государство, его постоянно, с младенчества до старости, учили. Он одевался, во что было велено, ел и пил в пределах гигиенической нормы, читал книжки по утвержденному списку и насильственно подвергался радиообработке. Как это часто бывает в семейной жизни, на самом деле советские граждане — дети шкодливые, вполуха слушали нотации родителей, подворовывали мелочь из карманов и прогуливали уроки.
