Настоящее лицо Гончарова раскрывается только в письмах к самым близким людям. В письме к С. А. Никитенко
[5] он раскрывает драму своей личности, перед нами — нежная и незащищённая душа: «Представьте себе… донкихотскую борьбу лет тридцать с жизнию, представьте при этом и идеальное, ничем не сокрушимое направление, представьте беспрерывное падение, обман за обманом, охлаждение за охлаждением, антиидеальные столкновения в внешней жизни и такое же отчаянное ни в чем удовлетворение в жизни внутренней, и в этой борьбе вся жизнь. Другие называют все это романтизмом, мирятся с жизнию, как она есть — и с чем же мирятся? Если б они мирились на основаниях религиозных, высоконравственных… — тогда бы я тотчас же согласился с ними… а то они мирятся с ее маленькими, пошленькими благами — и вне сферы этих благ ничего не признают и никогда из нее не выглядывают, а кто выглянет, того называют романтиком и мечтателем. Вот что составляет и будет составлять вечную мою тоску. Если я романтик, то уже неизлечимый романтик, идеалист». Этого романтизма в душе скрытного Гончарова не замечали случайные наблюдатели. Почти сразу же после смерти писателя критик Ю. Говоруха-Отрок сделал жестокий, равнодушный и в корне неверный вывод о мировоззрении и характере Гончарова: «Он был доктринёр-западник, но западник довольно узкий… своим романтизмом — понимая это слово в очень широком значении — европейская цивилизация прошла мимо Гончарова… «Гамлетовские вопросы» не коснулись его».
[6]Скрывая свою личность, Гончаров чурался всякого публичного признания, чествований, юбилеев. Даже когда его стали приглашать во дворец великие князья Романовы, он старался по возможности отказываться. В «Необыкновенной истории» он напишет проще: «У меня было настолько житейской мудрости и самолюбия тоже, чтобы не лезть туда, куда меня не призывало — ни мое рождение, ни денежные средства».
Гончаров писал медленно, годами ожидая порыва вдохновения. А затем мгновенно заканчивал огромные романы, когда перо его едва поспевало за мыслью. Так же медлителен путь его литературного признания. Будучи почти с первого произведения зачисленным в число главных русских классиков, он — по многим причинам — так и остался не совсем понят и разгадан в глубине и масштабности своей мысли, своих образов… уже более полутора столетий. Несмотря на то что при жизни Гончарова такие критики, как В. Г. Белинский,[7] A.B. Дружинин,[8] H.A. Добролюбов,
