И самое печальное в том, что окружающий мир нисколько от этого не становится ни хуже, ни лучше… Юрий Гэмо отнюдь не рядовой человек, и все равно вроде бы мир ничего не потерял от его отсутствия. Не было такого — и нет! А ведь, наверняка, есть миры, в которых нет Льва Толстого, Пушкина, Чайковского, Бетховена, Брамса, Шиллера, Чехова, Шекспира, жившей здесь Анны Андреевны Ахматовой…
Но это как бы другое… Как понял Незнамов и о чем давно уже подспудно догадался: в том мире, где есть Юрий Гэмо — нет Георгия Незнамова. И — наоборот. Если ему каким-то чудом удастся найти своего двойника, сам он, Георгий Незнаемое, исчезнет, превратившись в Юрия Гэмо. В одном мире не могут существовать два совершенно одинаковых человека, хотя теория вероятности допускает это. Теория-то теорией, подумал Незнамов, но здесь что-то другое, чье-то Высшее Предписание. Душа может быть только одна, неповторимая, хотя телесные оболочки могут быть разные… В таком случае, когда существует Юрий Гэмо, значит, не может существовать Георгий Незнамов? Куда же он тогда девается? Или время останавливается? Значит, все дело во времени. Если время есть одна из форм существования материи, то, выходит, и оно перетекает в другую форму. Но никак не может быть двух времен… Черт знает, в какие дебри могут завести эти размышления!
Теперь-то он понял свои детские фантазии, которые считал продолжениями ночных сновидений. Тогда он и не предполагал ничего о Юрии Гэмо: он просто время от времени ощущал себя совсем другими, живущим в другой земле, среди других людей. Чаще всего это происходило на стыке времен года: ранней весной, когда на землю обрушивался солнечный свет и небесное тепло, или же поздней осенью, скорее, в начале зимы, в освещенных светом свежевыпавшего снега сумерках. Он час сини сидел перед окном, вперив взгляд в не видимое глазами, но видимое внутренним, душевным зрением. Все это было смутно, неясно, в виде исчезающих теней, но страшно привлекательно и наполняло его чувством сладкого, притягательного ужаса.
Окружающие поначалу пугались такого его состояния, постоянно окликали, как бы приводя его в чувство, возвращая обратно на землю, винили во всем жадность к чтению, а родные рассудительно защищали его, говоря, что чтение и знание никогда не вредят человеку. «От знания добра человек становится лучше, а от знания зла — получает предостережение…» Родители были истинно верующими, но в доме не было икон, и только после исчезновения отца и матери, когда Незнамов узнал о своем этническом происхождении, он понял, что они были католиками. У них была небольшая, но добротно построенная изба, и сейчас еще настолько крепкая и теплая, что ее не было нужды ремонтировать. Может, и впрямь, возвратившись, окончательно переселиться в Тресковицы, навсегда покинуть пыльную, с претензией на городскую, улицу Коминтерна в Колосово, ныне переименованную в Вознесенскую? Согласиться на то, чтобы Станислав провел и газ, и водопровод, и прожить остаток дней в размышлениях о странной своей двойной жизни на Земле?
