— Как в тундре! — восхищался он. — Летом бывают такие дни, когда стоит жара и маленькие озерца нагреваются до самого дна… Правда, на самом донышке всегда остается лед… Лежишь в такой теплой воде, а рядом вышагивает журавль.
Коравье всегда умел выискивать в чукотской жизни такое, что было лучше здешнего. Сидя за столом, он ухаживал за Антониной, подругой Валентины, подливал ей водку, вино и хвалил закуску:
— Вот берите ветчину… Знаете, когда убивают моржа, из него тоже делают нечто подобное. Только это называется копальхен…
Польщенная вниманием, Антонина широко улыбалась, прикрывая ладонью кривые зубы, и тихо охала:
— Как интересно!
— Значит, — продолжал рассказ Коравье, — снимают шкуру вместе с жиром, потом внутрь кладут мясо, сердце, печень, делают нечто наподобие колобка, но только огромного размера, килограммов на сорок, и кладут в подземное хранилище. И вот в середине зимы, в морозный солнечный день, открывают эту яму, которую обычно прикрывают лопаточной костью кита, и такой дух разносится вокруг!
Гэмо, внимательно слушавший рассказ своего земляка, глотнул слюну. Он вспомнил, как острым топором он отсекал от кымгыта ровные куски, проложенные зеленой, острой на языке плесенью, клал в рот и жмурился от наслаждения.
— Это главная еда чукотского человека! — веско произнес чисто вымытый и захмелевший Коравье.
Он явно старался понравиться Антонине, но делал это как-то неуклюже, невольно выставляя себя в смешном и невыгодном свете. Почему-то принялся рассказывать о том, что в яранге туалетов нет и все делается на виду у всех обитателей мехового полога.
— Зато летом — красота! Сидишь где-нибудь за кочкой, а рядом ходит журавль!
Этот журавль у него присутствовал всегда: и ранним утром, и в полдень, и поздним вечером, когда последние лучи солнца гасли на вершинах Хатырских гор. Коравье явно тосковал по родине и часто жаловался другу, что слишком долго вынужден пребывать в университете. Он часами пропадал в библиотеках и с грустью признавался земляку, что утверждения университетских преподавателей и статьи в советской исторической печати о том, что русские землепроходцы мирно шествовали по тундре и ледовому побережью, мягко говоря, не соответствовали действительности. Гэмо и сам знал об этом из устных исторических преданий. Но, как оказалось, существовали дореволюционные историки, которые жестоко критиковали царскую колониальную политику. Он прочитал книгу Серафима Шашкова «Исторические очерки», где завоевание Русской Аляски описывалось совсем не так, как повествовал в своих лекциях историк Николай Николаевич Степанов. Русские казаки буквально вырезали алеутское население, сваливая трупы в море. Волны и морские течения доносили мертвые тела до самой Камчатки. Огнем и мечом насаждалась русская православная вера. Так как в казацких отрядах отсутствовали женщины, то насильственное пленение женщин, временное сожительство и насилие были делом обычным.
