— Я решил, что в эту историческую минуту кто-то из близких должен быть с тобой рядом.
Коравье был человеком мудрым и добрым, полным тихого и деликатного юмора. Когда-нибудь, подумал Гэмо, я напишу о тебе, а сейчас и впрямь должен быть кто-то рядом, на кого можно излить переполнявшие душу радостные чувства.
Первый глоток сделали на Менделеевской линии, где стоял пиво-водочный киоск.
— Давай где-нибудь сядем! — предложил Гэмо.
На Большом проспекте Васильевского острова, недалеко от Андреевского рынка нашли полуподвальную уютную пивную. Несмотря на дневное, рабочее время, в ней было полно народу.
Пока рассаживались, ожидали заказа, Коравье вдруг сказал:
— А ты заметил, что публика за последнее время сильно переменилась?
— В каком смысле?
— А в том, — сказал Коравье, — раньше здесь было полно инвалидов войны, бывших солдат, безруких, безногих, слепых… Куда они подевались? Не могли же они все в одночасье вымереть. Не выселили ли их власти куда-нибудь подальше от глаз?
— Ну как можно! — возразил Гэмо. — Это же бесчеловечно! Они защитили родину, добыли победу!
— Ну ладно! — весело сказал Коравье. — Ну, еще раз поздравляю! Ты представляешь, что это значит? Это значит, что ты основал современную чукотскую литературу. Значит, ты в какой-то степени основоположник, зачинатель, первопроходец, черт знает еще как назвать!..
— Ну, до меня, допустим, мои земляки тоже писали. Вот Тынэтэгин выпустил целую книгу «Сказки Чаучу» еще до войны.
— Это не то! — махнул рукой Коравье. — Это обработки чукотских сказок. А ты — собственноручно написал рассказы, да еще на русском!
— Вот в этом и дело, — грустно заметил Гэмо. — Боюсь, что именно за это меня и будут упрекать.
— А ты возьми — и напиши эти рассказы на чукотском! — посоветовал мудрый Коравье.
— Наверное, придется так и сделать, — сказал Гэмо.
— С другой стороны — зачем? Наша культура чтения художественной литературы создавалась на русской речи и русской грамоте. И потом — ты же пишешь не только для своего народа, а, так сказать, для более широкой аудитории. Для своих ты уже свое предназначение исполнил.
— Что ты имеешь в виду?
— Твои произведения помещены в книги для чтения как образцы чукотской письменной речи, — торжественно заявил Коравье.
Он начал пьянеть, да и Гэмо сам чувствовал, как вместо первоначальной легкости от выпитого тело наливается тяжелой неуклюжестью, и в мыслях возникает странная тяжесть, когда надо долго искать подходящее слово, а потом с трудом произносить его одеревеневшим языком.
