Вызванному на допрос владельцу телеги, снятой с передка, я предъявил курок, приобщенный к делу вещественным доказательством.
– Расскажи, как было дело. Только не крутись и не путай.
– Чего уж тут тень на плетень наводить! – ответил мужик. – Мой грех – мой и ответ. Согрешил с пьяных глаз… Сколько мне дадут, товарищ следователь?
– Там решат… Ведь намерения убить у тебя не было?
– Что вы?! Ни в жисть! Покойный-то сызмальства мне первым другом был… Я ить думал постращать, ну, а как мне в рожу залепили – обезумел от злости, стал махать курком, почем попадя… Стало быть, – в город? Можно сбираться?
– А что ж ты думал – так в свидетелях и останешься?
– Эх, язви его! Баба с малолетком, а пора покосная… Все водка, будь она проклята!
– «От нее все качества», – ответил я по Толстому. – Иди простись с женой, собери одежду и продукты…
– С милицией отправите?
– Возьми его кучером до Святского, – шепнул Онисим Петрович, которого я на время следствия пригласил понятым, – мужик безвредный…
– Поедешь со мной за кучера. А может быть, и меня чем-нибудь трахнешь?
В глазах убийцы отразилось безграничное изумление.
– Да господи! Да вы что обо мне думаете? Вить энто вино все…
– «Невинно вино, а виновато пианство!» – наставительно сказал Онисим Петрович. – Учишь, учишь вас, дураков, а все без толку!..
– Эх, дедушка!.. И не говори! Истинные дураки…
Кучером он оказался никудышним, и править опять пришлось деду. Мерин снова проявил прыть такую, что на подъезде к Святскому сам Онисим Петрович удивился:
– Смотри-ка! Купили воду возить, а он рысаком оказался! – подмигнул мне и добавил: – Сказано: причинное место найти… Понял?
Накормив старика, я отправил его домой с почетом: на милицейской паре, и вознице наказал въехать в Маргары с колокольчиком.
О знакомстве с дедом Онисимом я рассказал Дьяконову. Тот расхохотался.
– Послушал бы ты, как он однажды нашего Пахомова раскатал! Даром, что предрика…
– Знаешь, что меня особенно поразило?
Я рассказал о золотом пенсне, серебряном портсигаре и плесневелых папиросах.
Помянул и о моем предшественнике, судебном следователе Малютине.
– Так он же его и кокнул! – снова рассмеялся чекист. – В тысяча девятьсот десятом Онисим собственноручно топором прервал служебную карьеру надворного советника. Приговорили его к смертной казни через повешение, но заменили бессрочной каторгой. По многодетности…
– Какая «гуманность»!.. Как будто детям легче, что отца не повесили, а будет до гроба на Сахалине пни корчевать или тачку возить!
