Но Орловская ответила теми тривиальными словами, какими и поныне отвечают жены на самоуничижительные предложения «сбегать», «сходить», «смотаться»:
– Ладно тебе!.. «Сбегаю!» Ишь, разгулялся! Обойдетесь…
В комнату постучались. Улыбчатый матрос Андреев принес Гошкин маузер.
– А я за тобой, браток… Ты что – всурьез пришвартовался к Орловской?
– Женюсь сегодня…
– Сегодня – не получится, – сожалительно сказал Андреев. – Самому смерть охота с недосыпу выпить, но не получится: пароход отходит на колыванскую банду. Поедем вместе: есть приказание.
– Я – припадочный… И я – страшенный псих! Со мной знаешь, что может случиться, если не женюсь?
Но Андреев ответил невозмутимо:
– Я сам еще страшнее – псих! Приготовиться! Одевайся…
– Вот сейчас меня ке-ек трахнет! Ты – в ответе.
– Стоп травить! Два раза в сутки припадки не бывают!..
Гошка сказал уже без всякой надежды:
– И еще рана старая… И – контузия.
– В бои тебя не велено: будешь сидеть в каюте и проверять личности пленных, чтобы наши, невзначай, каких дураков вместе с кулачьем не приголубили. Вот я и сейчас – из губвоенкомата… «Лекпома» твоего, Селянина, к делу пристраивал… Ты Ксана, на меня не обижайся насчет Гошки. НачСОЧ приказал: пусть, говорит, Орловская лишний раз, без этого психа, подумает одна, на досуге… Ну, айда, контуженный в девятое ребро, пошли…
И они ушли, но и Орловской не пришлось лишний раз подумать о важном жизненном шаге: досуг не получился.
Пришла рассыльная и позвала на смену.
– Так я же не спала! Всю ночь глаз не сомкнула!
Рассыльная ответила:
– Густав Петрович сказали: на неделе поспим, посля колыванцев.. Айда, Аксинья, – ждут у машинки Густав Петрович.
…Прошло еще три дня. Уже отгремело чоновское «Урра!» Над Колыванью вновь заполоскалось в голубом небе алое знамя Советов.
Колывань поплакала над убитыми… И начала сенокос.
Возвратились в Новониколаевск матросы – чекисты Андреев и Лысов.
Свадьбу сыграли все-таки, и матросские сапоги били о половицы дробь «Иркутянки» и «Яблочка».
А далеко за Сибирью отстукивали версты эшелоны маршевых рот.
Мчались теплушки гражданской войны: красно-кирпичные, с новым трафаретом на месте царского двуглавого хищника, тряские, с гремучими дверями, на которых известкой вывела солдатская судьба: «Даешь Варшаву!!!»
Теплушки рвались вперед, и ревом паровозных гудков, россыпью золотых искр и перебором тальянок теплушки утверждали будущее Афанасия Ивановича Селянина.
А сам он водил оселком по гибкой стали драгунского клинка, и мнилось Афоньке, что в руках не смертоносная шашка, а извечно привычная коса. Звук-то одинаковый…
