– Вот и рассмотрел я тебя, медик… – задумчиво сказал Афоньке Борис Аркадьевич, когда Кравчук и Константинов вышли из комнаты. – М-да… Рассмотрел… до ляжек. Ну-с, что будем делать?.. Ты хоть что-нибудь понял, что вокруг творится? А творятся, братец, вокруг тебя интересные дела… Украл коня, а куда девать? Повел к прежним дружкам продавать, а те – псами затравили… Дружки-то, взяв в руки власть, оказалось, и знать тебя не хотят! Ведь так, медик? Или не так?
Афонька перевел вздох…
– Выходит, так.
– А ты о том подумал, что не дай бог, те, колыванские, укрепятся, будут они таких, как ты, голяков вешать, расстреливать, башки рубить… Ибо каждый купец сам вор, он очень не любит тех, кто у него ворует… Верно ведь?
И Афонька снова вздохнул:
– Как не верно!
– Что же делать с тобой, медик? Скажи сам… А ведь ты – пролетарий… Конокрад, уголовщина, а все же… пролетарий. Не буржуй, не купец Чупахин, и им не сродни… Или, может быть, я ошибаюсь? Ты белогвардейцу Галагану родной племянник?
– Уж вы скажете!..
– Да, скажу… Гибнут люди, медик. Хорошие люди за вашего брата жизнь отдают, лишаются здоровья, становятся калеками… Смотри сюда, товарищ…
Борис Аркадьевич сбросил с себя обе рубахи, и Афонька увидел: мускулистый торс был сплошь покрыт рубцами и шрамами.
– Фронт, – пояснил начСОЧ. – Всего шестнадцать… Тяжелых – семь. А у тебя что, пролетарий? Купеческие собаки задницу порвали? Не густо, не густо. А ведь и ты все время жизнью рискуешь… Только зачем, для чего?
Наступила пауза… Андреев вскочил со стула и помог начСОЧу одеться…
– У тебя, Андреев, проект «Обращения Сибревкома» к политбандитам есть? – спросил начСОЧ. – Я велел раздать всем отделам для обсуждения… Написал свое мнение?
– Да некогда все! Так ведь оно же не вышло еще, «Обращение»?
– Ничего, выйдет на днях… Нас сама жизнь подстегивает: пусть медик будет первым. С него и начнем…
Борис Аркадьевич ушел.
Афонька вывел на листах протокола по три дрожащих крестика.
– Слушай, бандитский городовой, – растянув разрубленный рот в зевоте, сказал Андреев. – Пиши заявление.
Селянин опешил.
– На помилование, что ли?
– В Красную Армию… Мол, так и так: раскаиваюсь в своем проклятом капиталистическом прошлом и хочу смыть позор кровью на фронте.
Афонька спросил осторожно:
– Что-то я не в полном понятии… Будто в армию меня заберут? А пошто не в тюрягу?
– «Заберут»! На кой черт ты нужен! Сам просись… Оправдаться тебе надо? Надо. Вот и просись… – Матрос рассвирепел почему-то и заорал: – Возись тут с вами, объясняй да рассказывай! Кнехт чугунный, гандшпуг!
