Ему было ненавистно его одиночество, он чувствовал себя как в сыром чулане, как будто его завернули в мокрое полотенце, или как в слишком свободных ботинках. Тогда почему бы ему не предложить этой девушке выйти за него замуж, не сделать ее своей наследницей? Но деньги не имеют для нее никакого значения, а жить ему осталось недолго, и он мало что может ей предложить. Но мысль об этой бесконечной цепочке дней, что грозила перед ним развернуться, казалась невыносимой. А почему бы не съездить на Гаити? Посмотреть, что там из всего этого получилось. Эта мысль, сперва показавшаяся абсурдной, вдруг оживила его, прогнала прочь усталость. Только кого он там будет искать? Миссис Пэт, несомненно, уже умерла, да и ее дочь, видимо, тоже. Это было довольно странное ощущение — понимать, что, по всей вероятности, только он один еще хранит в памяти образы этих людей. Они теперь как бы и не существуют вовсе, за исключением того, что в каком-то укромном уголке под его черепом еще сохраняется память о них как о живых. И самый живой образ из них из всех — Даглас, который вдруг возник перед Левином, в этой своей кепочке «Янкиз», с этим гортанным голосом; он, как сейчас, слышал его выкрик: «Страна-то ведь вымирает, Винсент!» Какая боль звучала в выкрике! Какое желание что-то предпринять, чтобы… чтобы что? Чего он хотел добиться?
Глядя на посеревшее море, на потемневшее небо, Левин внезапно понял: для Дагласа этот перегонный куб для получения скипидара, наверное, был произведением искусства. Даглас пожертвовал всем — самим собой, карьерой, женой и детьми, стремясь создать в воображении идеальный образец красоты. В отличие от меня, сказал себе Левин, и от большинства других людей, у кого никогда не хватит способностей увидеть и перехватить этот невидимый луч энергии, что возбуждает человека мощью, дает ему силы представить и создать нечто новое. Стало быть, думал он, все дело в созидании, в создании того, чего еще не было. «А мне такого никогда не совершить», — произнес он вслух, уже совершенно окоченев и стремительно бросившись обратно к дому, возбужденно притопывая ногами.
Войдя в гостиную, он с минуту стоял неподвижно, озадаченный внезапно пришедшим в голову вопросом. Этот — как его звали? — маленький сын Лили О'Дуайер… Питер! Да, точно, Питер. Он еще там? Ему сейчас всего лет сорок. Впервые за последние годы, насколько он мог припомнить, в нем снова забурлила жизнь. Как здорово, что он все еще твердо стоит на земле! Он свободен, он может думать о чем угодно. Может давать волю воображению. Он хлопнул в ладоши и быстро нашел старую адресную книжку Адели — в ящике под телефоном — и стал разыскивать номер их турагента. «Кендал Трэвел». Миссис Кендал, да-да. Очень полезная женщина.
