.
Основные силы Второго ополчения добрались до Москвы 20 августа в канун дня святого Петра-митрополита.
С запада на город скорым маршем двигался мощный корпус гетмана Ходкевича. Столкновение с ним должно было решить судьбу российской столицы.
Что увидел князь Пожарский, вновь оказавшись в Москве? Черные пожарища, закопченные церкви, редкие каменные палаты, испачканные пеплом. Лишь стены Белого города, Китай-города и Кремля, хоть и покалеченные артиллерийским огнем, величаво возвышались над хаосом развалин… Тут и там деловитые москвичи рубили новые «хоромы», сооружали «острожки». Бойцы Первого земского ополчения нарыли себе землянок, заняли уцелевшие дома, но больше стояли «в таборах». Жили голодно.
Казачье буйство, пуще вражеской злой воли, страшно разорило окрестности русской столицы. Откуда было добыть ополченцам пищу, одежду, когда народ разбежался от родных пепелищ, а при появлении очередной казачьей шайки люди готовы были спрятаться куда угодно, лишь бы не встречаться с такими «защитниками»! Наверное, немало среди казаков было людей, которые пришли под Москву стоять за святое дело — бить интервентов, освобождать столицу от чужой власти. Но и за легкой поживой вели туда атаманы своих бойцов. Оказаться среди тех, кто возьмет верх в самом сердце России, попользоваться благами самой богатой ее области — вот цель, манившая бунташный люд.
С первого же дня князь Пожарский занял жесткую позицию: не смешиваться с армией Трубецкого. Тот проявил упорство и на следующее утро явился в расположение Дмитрия Михайловича, чтобы начать новые переговоры. Трубецкой звал Пожарского «к себе в острог», иначе говоря, в деревянное укрепление, где, надо полагать, размещалось командование Первым ополчением. Пожарский, к удивлению Трубецкого, настаивал на своем: он не желал стоять вместе с казаками.
Тут сыграла роль не только боязнь каверз со стороны беспокойного казачьего элемента. Конечно, Дмитрий Тимофеевич Трубецкой не мог контролировать своих же атаманов, иначе начальные люди дворянских отрядов не жаловались бы на притеснения с их стороны. Конечно, он не мог гарантировать безопасности самому Пожарскому: казаки показали себя и в деле с Ляпуновым, и в нападении на самого Пожарского, когда князь едва не погиб. Но вождь Второго ополчения пришел с большими силами, и любое злодеяние мог легко пресечь вооруженной рукой. Нет, дело тут не в безопасности.
Важнее другое. Во-первых, при соединении двух земских армий Пожарский должен был уступить первенство Трубецкому. Таковы устои старомосковской политической культуры! Получив власть от земщины, Дмитрий Михайлович мог первенствовать там, где эта власть ему была вручена. Но объединив силы с великим аристократом Трубецким, он не мог бы далее командовать и даже не мог бы претендовать на равенство в решении воинских проблем. Его же люди обязательно перестали бы ему подчиняться. Сила крови, сила рода имела первостепенное значение, Пожарскому волей-неволей пришлось бы склонить голову перед Трубецким. О своей ли чести думал Пожарский, отказывая Трубецкому? Вряд ли. Он и подчинился бы Дмитрию Тимофеевичу, если бы видел перед собой искусного полководца, человека, поддерживающего порядок в собственном лагере. Но Трубецкой как военачальник был не столь силен и опытен, как Пожарский, а в стане его царили разброд и шатание. В казачью среду затесалось немало бывших крестьян, беглых холопов — эти волками смотрели на дворян, а смирять их ярость Трубецкой не умел. Надо полагать, Пожарский рассудил не подчиняться Трубецкому не из-за великой гордыни, а в интересах дела. Утратив контроль над армией, он отдал бы его в слабые руки.
