— Где ты взял этот пистолет, Ян? — поинтересовался Томек.
Он попросил меня на сей раз обойтись без «этих ваших журналистских штучек» и «рассказать все как есть», ведь речь идет об убийстве, и тот, кто скрывает информацию от полиции, становится соучастником.
— Итак, где ты его нашел?
— Я не нашел его, он всегда находился при мне, в этой перчатке, — ответил я. — А перчатка лежала в кармане куртки. Черт возьми, это моя перчатка, моя куртка, мое оружие, и убийца — я.
Последней фразы я не сказал. Все и так ясно. Как мне казалось.
— Ну, как хотите, — пробурчал Томек.
Он имел в виду «нас, журналистов». Разозлился. Воображал заговор работников прессы, репортерскую инсценировку. Вероятно, в мыслях Томек уже стоял перед своим начальником, который тыкал пальцем в развернутую перед ним газетенку: «И что же я тут читаю, инспектор?..»
— К сожалению, Ян, мы вынуждены немедленно задержать тебя, — сказал он.
Все. Двери захлопнулись. Двое других стояли рядом и молчали, словно не знали, что со мной делать.
В моем распоряжении оставалось три дня, прежде чем за мной должны были захлопнуться двери камеры предварительного заключения. Эти три дня и две бессонные ночи в полиции — тема отдельного романа. Еще будучи ведущим редактором в издательстве «Эрфос», я не любил главы, посвященные полицейским допросам. Каждый раз, натыкаясь на них, я словно ощущал боль. В них слишком часто проникали клише из дешевых криминальных фильмов. Для авторов существовали только две разновидности полицейских: добрые и злые, герои и мерзавцы, гениальные знатоки человеческой психики и жестокие идиоты.
Высокую литературу, которая могла бы уловить нюансы, полицейские участки не интересовали. Никто и не желал разрушения подобных стереотипов. Кто из авторов действительно имел представление о скуке и приступах ярости полицейских во время допросов? Кто из них тридцать шесть часов кряду сидел с ними за одним столом в качестве подозреваемого в убийстве?
В рукописях, приходивших в издательство «Эрфос», полицейские всегда занимались трюкачеством: строили разные каверзы, выбивая из подозреваемых признание, и делились на статистов, садистов и тупых исполнителей. Для них все средства были хороши, лишь бы столкнуть трагического героя, с которым автор отождествлял самого себя, в пропасть. А читателя неизменно вынуждали становиться на сторону жертвы. И что бы ни следовало за этим — смертельное столкновение или мягкая посадка, — отношение к полиции не менялось. Потому что ни один из авторов никогда не имел с ней дела, ничего не понимал и не желал понимать в ее работе.
