Лариса переодевалась в кабинете старшей медсестры. Сняла и аккуратно повесила в шкаф брючки и блузку, надела такой же, как у девушек, безукоризненно белый, разве что немного подлиннее, халат.
Возле процедурной выстроилась очередь: к Любе — на уколы, к Вере — на измерение давления, к Марине — за лекарствами. Когда в коридоре показалась Лариса, все внимание переключилось на нее. Пациенты одобрительно посматривали на молодую докторшу Ларису Петровну и почтительно здоровались. Но долго разглядывать Ларису у них не получилось, потому что их по очереди выкликали из процедурной.
Мужчины, даже если укол делали им в сотый раз, терялись, спускали штаны и зачем-то пытались взгромоздиться на процедурный стол. Люба терпеливо пресекала эти попытки и, прежде чем пациенты успевали что-либо понять, вкалывала шприц в их тощие, толстые, плоские, круглые — на любой вкус — зады. Даже охнуть не успев, старики благодарили Любочку и с облегчением покидали кабинет.
Вера, ловко закручивая манжеты и следя за стрелкой тонометра, почти механически произносила немудреные, в сущности, фразы, которые лечили стариков лучше всяких таблеток:
— Все хорошо! Можете жениться!
(Это старикам.)
И:
— Все хорошо! Можете замуж выходить!
(Это старушкам.)
Те довольно улыбались, опускали рукава халатов и рубах и шли к Марине: доброе слово, особенно про пошатнувшееся здоровье, оно, конечно, и кошке приятно, но отказываться от прописанных «хорошей докторшей Ларисой Петровной» лекарств никому бы и в голову не пришло.
Лариса обходила лежачих больных. Предварительно разогрев дыханием металлический холодный кружок фонендоскопа, она внимательно выслушивала сердце и хрипы в легких, измеряла пульс и давление, делала новые назначения, успокаивала, подбадривала.
За всеми этими привычными, повторяющимися из дежурства в дежурство делами незаметно прошло часа три. И так же незаметно сгустились сумерки. К десяти вечера в санатории наступило затишье. А в одиннадцать, после отбоя, коридор совсем опустел. И свет в палатах погас. Теперь можно было наконец-то расслабиться: пациенты обихожены, острых никого нет, впереди долгая теплая июльская ночь с одуряющим запахом цветущих лип за раскрытыми окнами.
Около двенадцати все собрались у Ларисы.
* * *
— Картошка-то нынче — как горох. — Люба дочистила последнюю картошину и включила электрическую плитку.
Марина хозяйским взглядом заглянула в кастрюлю:
— С чего ей быть крупной? Рано еще копать. Да и сухо все лето. Дождей почти не было, — она достала из холодильника малосольные огурчики, сыр, колбасу, подсоленное сало, а из тумбочки — хлеб, подсолнечное масло, тарелки, вилки и стаканы. — Эх, посидим сейчас!
