Муни искоса глянул на сидящую рядом Кейт, которая, думая о чем-то своем, теребила жетон, который держала в руках, водя по нему большим пальцем.
— Нервничаешь?
— Немного, — согласилась она.
— Расслабься, — понимающе кивнул напарник. — Ждать — это неотъемлемая часть любой работы. И нашей в том числе.
— Угу.
— Можно вопрос? — Муни явно не сиделось в тишине.
— Конечно, — насмотревшись на жетон, Кейт повесила его обратно на ремень.
— Почему к нам?
— Не знаю, — напарница пожала плечами. — Сказали, поехала.
Она действительно не задумывалась. Получила приказ о переводе, разорвала немногочисленные старые связи, быстро упаковалась — и на самолет. Сорвалась с места, и все. Приказы не обсуждают.
— Ясно. Семья, дети?
— Нет. Папа в Сиэтле. Мама… про маму не знаю.
— А мои уже все, отплясались. Старик пятнадцать лет назад, а мать с полгода, — Муни достал из мятой пачки «Лаки страйк» сигарету и, помусолив ее в руке, поинтересовался: — В машине не курим?
— Если можно.
— Ясно, — покладисто согласился итальянец.
— Что?
— Да ничего. Правда. — Он засунул сигарету обратно в пачку. — Просто впервые работаю с женщиной.
— Неудобно? — заинтересовалась Кейт.
— Я этого не говорил, — Муни примирительно поднял руки.
— Тогда что?
— Там, откуда я родом, было принято сначала давать тебе в морду, а затем, пока ты пересчитываешь разбросанные по земле зубы, интересоваться, что, собственно, ты хотел спросить, — усмехнулся Муни.
— Дрался с женщинами? — Кейт вскинула бровь.
— Ни разу. Однажды двинул отцу за мать. Она пришла с работы, задержалась и была с каким-то парнем. Знакомый. Просто проводил с работы. И тут понеслось! «Шлюха», «стерва»! Это было первый и последний раз, когда я ударил родного человека. Он в тот вечер ушел. Ничего не сказал. Но посмотрел так, что я на всю жизнь понял и запомнил, что он мне больше не отец. Мать всю ночь плакала. А я лежал за стенкой и не знал, чего во рту соленого больше, крови или слез. Поклялся, что больше никогда не допущу, чтобы по моей вине плакала женщина. Мама, конечно, сделала вид, что ничего не случилось, и, как всегда, сделав завтрак, пошла на работу. А потом старик явился за вещами, пьяный и с красными глазами. Ночевал в каком-то придорожном дерьме с дешевыми бабами, ясное дело. Он давно мать обманывал, я чувствовал. А брат, старший, оказывается, знал. Только сказать боялся. Детей вообще никто никогда не слушает, только они почему-то всегда крайние.
— А братья где сейчас?
— Старший на подхвате, — пожал плечами напарник, следя за улицей через боковое стекло. — Клерком в одной конторе. Кабели и серверы. Короче, вся эта новомодная чушь. А Боб, — Муни помолчал и, вздохнув, понизил голос. — Бобби посадили пять лет назад. Навесили мокруху из-за пустяка, кому-то он сильно не понравился, то ли дорогу перебежал. Короче, подкупили адвокатов, впаяли пятнаху и на жердочку. Маму это и подкосило. Первое время еще держалась. А как из тюрьмы написали, что он попытался покончить с собой, все — как отрезало. Я-то потом специально ситуацию узнавал — его там петухи как-то прижали, всей толпой навалились, еле отбился. Вот рассудок и не выдержал. Да что Боб. Клетка таких мужиков ломает, что диву даешься. — Он вздохнул и немного помолчал. — Такие дела.
