— Как настроение? — улыбаюсь самой невинной улыбкой.
Отец сосредоточенно жует.
— Отличное, сын. Каковое и положено иметь в моем возрасте.
— Да брось, жизнь только начинается.
Отец ничего не отвечая, кладет в рот очередной кусок. На секунду мне кажется, что ему очень грустно.
— Я хотел поговорить с тобой насчет интернатуры.
Он вопросительно поднимает брови, по прежнему не говоря ни слова.
— Я тут подумал… в общем, мне кажется, точнее, я уверен, что потерял интерес к медицине. Переучился, наверное. Хочу сделать перерыв. Не знаю на сколько.
Двадцать секунд молчания тянутся как вечность. Тщательно пережевывая, он начинает говорить, останавливаясь на каждом.
Еб**ном.
Слове.
— И… как давно… ты принял… это решение?
— Несколько недель назад.
— Долго ты… над этим… думал?
— Да.
— И ты абсолютно уверен… что хирургия… тебя больше не интересует?
Это хуже, чем разговаривать с заикой. Я начинаю терять терпение.
— Да, меня тошнит от хирургии и от медицины вообще. Боюсь, пап, это не для меня.
Отец не проявляет никаких видимых эмоций. Если бы я не знал его всю свою жизнь, я бы подумал, что ему вообще наплевать. Однако это не так. Уж я-то знаю.
— И какие дальнейшие планы? — он пристально смотрит мне в глаза. Я опускаю взгляд в стол. Нужно пережить это испытание, я бывал в такой ситуации много раз. Полчаса дискомфорта и дело в шляпе. Отец мне никогда ни в чем не отказывает, если я прошу достаточно убедительно.
— Я думал отдохнуть, съездить развеяться. Я шесть лет зубрил и чувствую, что больше не могу. В Америку, наверное… У меня есть подруга в Чикаго. Она меня зовет в гости, я бы пожил там какое-то время. Думаю, это будет очень круто.
Я чувствую возбуждение. Рассказывая, я представляю себя в окружении небоскребов, Уиллис Тауэр, Миллениум парк, кофе, прогулки по набережным, мосты, кирпичные фасады мелких магазинчиков, рестораны, вывески на английском, красивые люди…
— А знаешь, что еще будет очень круто?
Я напрягаюсь. Радужная картина мгновенно выветривается из головы.
— Что?
— Если ты сам себе на это заработаешь.
— …В смысле?
Отец откидывается на спинку стула и еще раз внимательно смотрит на меня. Что-то новое читается в его взгляде, что-то, чего я раньше никогда не видел.
— Ну, коли ты решил наплевать на варианты, которые тебе предлагаю я и выбрать собственные, что ж, не буду этому мешать, но финансировать их я тоже не собираюсь.
В молчании проходит лет триста.
— Это касается всего. Жилья в том числе.
Я смотрю на него, не в силах вымолвить ни слова.
