— Очень хоррошо! Вы абсолютно прравы, я только задеррну гаррдиной фон, чтобы он не мешал вам, и чтобы было все, как вы хотите!
Он поправил свет софита, который слепил мне глаза, припал к аппарату, накрыл себя пологом, откуда появилась его рука, держащая тросик.
— Не моррга…ть! Внима…ние! Сейчас вылетит пти…чка!
Птичка не вылетела, фотограф выдвинул задвижку, что-то щелкнуло, он сбросил с себя полог на аппарат и сказал:
— Вы пока одевайтесь, а я выпишу квитанцию, прридете через два дня.
Через год дядя Витя воевал на Карельском перешейке, был ранен в этой странной зимней войне, продлившейся сто пять дней.
К счастью, эта фотография у меня сохранилась, пройдя через военное детство, землетрясение и многое другое, что выпало на мою долю в жизни, где были и потери и обретения.
Наша памятная фотография из далекого довоенного времени — это все, что осталось от дяди Вити, погибшего за Родину в 1941 году.
Частые налеты немецкой авиации на Москву, как правило ночами, изнуряли, не давая выспаться. Из репродуктора доносился тревожный голос диктора:
— Граждане, воздушная тревога… Граждане, воздушная тревога…
Мне было трудно вставать спросонья. Быстро одеться помогала старшая сестра Женя. Мама в это время дежурила вместе с другими женщинами на крыше дома, на случай попадания зажигательных бомб и их обезвреживания. В арсенале дружины были огнетушители, щипцы для захвата зажигательных бомб, бочки с водой, в которых они должны были гасить горящую бомбу, ящики с песком на случай тушения пожара и лопаты с короткими ручками для удобства их использования под стропилами чердака. За время налетов женщины обезвредили две «зажигалки», попавшие на наш дом и одну, угодившую во двор. К счастью, все три бомбы были небольшими. Одна, попавшая в сарай, вызвала пожар, в котором сгорели вещи студентов и аспирантов из Туркмении, обучавшихся в московских вузах, консерватории и ГИТИСе. Студенты-туркмены все добровольно ушли на фронт. Многие из них погибли в боях за Москву, а те, кому повезло, и они остались живы, пройдя всю войну до Берлина, вернулись вновь в наш дом и завершили свое прерванное образование. Среди этих ополченцев, вернувшихся с войны, хорошо мне знакомые и близкие люди: композиторы — братья Нуры и Вели Мухатовы, сын известного писателя Берды Кербабаева — Баки, который стал в 1948 году мужем моей сестры Жени.
Во время воздушной тревоги Женя так торопливо одевала меня, что иногда обе ноги попадали в одну штанину, и я падал, не сделав ни одного шага, и все начиналось сначала. Потом мы бегом пересекали Арбатскую площадь, чтобы спуститься в метро. Когда мы с Женей и Соней спускались в метро, там уже находилось огромное количество людей. Воздух был спертым, было тяжело дышать, слышался детский плач, говор, шум, было ощущение вокзала с его запахами и звуками. Часть перрона была заставлена топчанами: на них спали маленькие дети, старики и больные. Иногда тревога затягивалась, и приходилось коротать время до самого утра. Но уже к концу 1942 года тревоги объявляли все реже, а пребывание в метро становилось все короче. В первой половине 1943 года мы перестали бегать в метро, а спускались в бомбоубежище, оборудованное в цокольной части нашего дома, а к концу года уже перестали реагировать на объявления воздушных тревог и совсем перестали спускаться в бомбоубежище.
