— Мы славно попутешествовали, — неуверенно пробормотал я. Да, вопреки тому, что она сказала, наше общение было построено на лжи. На лжи — от начала до конца.
— Сожалею, что не могу предложить вам присесть, — продолжала она, обводя библиотеку широким жестом. — Солдаты Кромвеля пустили всю мою мебель на растопку.
Я удивленно прищурился:
— Здесь был расквартирован один из полков?
— Лет четырнадцать или пятнадцать тому назад. Наше имение конфисковали за изменническую деятельность против парламента. Эти солдафоны сожгли даже мою лучшую кровать. Двенадцати футов высотой, господин Инчболд. С четырьмя буковыми колонками и шикарным занавесом, на который пошло множество ярдов тафты. — Леди Марчмонт помолчала и взглянула на меня с кривой усмешкой. — Остается утешать себя тем, что она хоть согрела их на какое-то время, не так ли?
Сейчас она уже стояла прямо передо мной, почти рядом, и я более отчетливо видел ее в желтоватом ламповом свете. У нас с ней были лишь три короткие встречи, и мое первое впечатление — как ни странно мне это сейчас — оказалось не слишком благоприятным. Должно быть, мы с ней были примерно одного возраста, и хотя черты ее были довольно привлекательны, даже благородны — безупречной формы лоб, тонкий орлиный нос и черные глаза, в которых сквозила воля и решительность, — однако эти достоинства портила неряшливость или бедность. Ее густые темные волосы, в отличие от моих, еще не начали седеть, но они были распущены и на макушке непослушно топорщились, образуя какой-то несуразный нимб. Ее платье было сшито из довольно хорошего материала, но его ворс давно выносился, и покрой уже вышел из моды, а хуже всего, что оно было грязное, как старый парус. Она носила не то складывающуюся шляпку-«кибитку», не то накидку с капюшоном, может быть даже шелковую, но непохожую на те очаровательные бледно-желтые накидки, что украшают головки модниц, прогуливающихся в Сент-Джеймсском парке: головной убор леди был черен, как гагат, и заношен, как ее платье. Из-за этих мрачных расцветок и пары черных перчаток, натянутых выше локтя, казалось, что она в трауре. Во всем этом сквозил, подумал я, тот же дух былой роскоши, разоренной и порушенной, как сам Понтифик-Холл.
— Пуритане сожгли всю вашу мебель?
— Не всю, — ответила она. — Нет. Полагаю, часть ее, наиболее ценные вещи, просто продали.
— Простите, мне очень жаль. — В этот момент кромвелевская бесштанная солдатня показалась мне совсем уж непривлекательной.
