В благодарность славоярам мортиарх отправился с долгосрочным визитом к диким подданным, про которых говорили, что все они сплошь заросли бурым волосом и по лесам бегают голышом, хватая редкую дичь острыми зубами. Ему сразу бросилась в глаза эта хрупкая девочка, едва вошедшая в возраст, дочка Громоеда из рода Зверил, одного из старейших в Ладии, могущего поспорить в знатности с самими Рарогами. Чистая лицом, почитавшаяся дурнушкой среди сородичей, у которых буйство волос на лбу и щеках было равнозначно обилию пудры и умелой расстановке мушек при фарлецийском дворе, она с первого взгляда покорила почитавшееся мертвым сердце мортиарха. Владыка Тенебрий венчал их во вновь отстроенном Яргородском Всехсвятском соборе, из-за обильного украшения фасада в духе обновленной, смерть покорившей Ладии получившем в народе прозвание «костяной».
Недолгое счастье, выпавшее им, осталось на его памяти краткими эпизодами, позднее размытыми, совершенно потускневшими за хороводом впечатлений его невозможно длинной жизни. Как он сам расчесывал ее длинную, ниже колен, каштановую косу, как всякий раз жадно ловил посылаемый снизу вверх взгляд ее доверчивых серых глаз, а морозными ночами, в плену меховых одеял, утыкаясь в ее терпко пахнущую подмышку с завитками мягких волос, спасался от извечного своего одиночества. Наследник их, который должен был, по пророчествам славояр, соединить в себе звериную удаль предков матери и сияющее величие отца, погиб при родах. Несколькими днями после скончалась от лихорадки и его мать.
Следующей и последней его страстью, много лет спустя, стала Вермилия Козалевски, пшетская маркитантка и вдова гусарского трубача, взятая в качестве трофея в Рюгге и успевшая побывать в кухарках у князь-кесаря Большакова. Поэт в душе, любитель поесть и выпить, горлопан в завитом парике и кружевах, с золоченой саблей, тот посвятил ей нежно-похабное стихотворение «девочка-коза, зеленючие глаза».
Узнав о страсти мортиарха, князь без возражений уступил свою кухарку другу и повелителю. Только вдохновенное стихотворение его очень быстро превратилось в народную песню. Ее распевали пьяными голосами в кабаках и на ночных улицах. Распевали с лихим посвистом, ужимками ложечников и барабанным боем, выдвигаясь к чужим границам с пищалями на плече. Распевали, прячась в лопухах и бренча по гуслям под окнами волоокой зазнобы, ловко уворачиваясь от помоев, что выплескивает из ведра, внезапно распахнув ставни, ее строгая матушка.
