Внутри сидело всего несколько человек. Таких же мокрых и неторопливых, как и сам Стогов. Им, наверное, тоже было совсем некуда идти. Их, наверное, тоже совсем-совсем никто не ждал. Разве что старость, да и то – лишь где-то далеко впереди.
Стогов кивнул барменше. Та кивнула в ответ. У барменши было такое выражение лица, что некоторые посетители оставляли ей на чай, даже если ничего не заказывали. В смысле, суровое, не терпящее возражений выражение лица. Но видеть Стогова она была, судя по всему, даже немного рада.
– Что-то тебя давно не было видно.
– Со вчерашнего вечера, это «давно»?
– Я имею в виду, что обычно ты приходишь раньше. Давай догадаюсь: много работы?
– Вы бы лучше догадались чего-нибудь мне налить. Снаружи льет, как из ведра. Что у вас самое крепкое?
– Ты же знаешь: согласно действующему законодательству после полуночи самое крепкое у нас, это рукопожатие.
– Тогда мне два по сто пятьдесят рукопожатий. Я буду вон за тем столиком.
Сев за столик и стащив с головы наушники плейера, он некоторое время поразмышлял над тем, почему барменша каждый раз так старательно ему улыбается? Варианта было два: либо дама рада, что именно в ее заведении он оставляет всю зарплату и то, что удается занять у еще выживших знакомых, либо (второй вариант) потому, что как-то он обмолвился, что работает в милиции, а милицию барменша побаивается. Первый вариант ему нравился больше. Второй был правдоподобнее.
Консультантом при силовых ведомствах он числился уже несколько месяцев. И за это время вывел для себя пару-тройку правил, облегчающих выживание. Что-то вроде необходимой внутренней гигиены. Самое главное из правил гласило: сделав шаг за порог отдела, сразу же выкини все, что связано с отделом, из головы. Не позволяй себе думать и возвращаться к тому, что было внутри. Иначе это тебя просто сожрет.
Жизнь, которую Стогов вел последние несколько месяцев, совсем ему не нравилась. А если еще и думать о ней в свободное время, то все станет уж и совсем печально. Короче говоря, он знал, что зря это делает, но все равно думал о маленьких людях… о режиссере и администраторше Театра лилипутов. Не то, что бы он думал о них что-то конкретное… просто думал. Вспоминал раз за разом, как маленький режиссер стоял перед майором, а тот не торопясь, с удовольствием произносил:
– Наручники и увезти.
Постовой в форме пытался надеть лилипуту наручники. Да только руки у мужчины свободно пролезали через зажимы – слишком тоненькие, слишком детские. Постовой пытался их отрегулировать, подогнать размер, и даже оцарапал режиссеру запястья, а тот просто стоял, вытянув руки вперед, и молчал.
