В больнице она всегда лежала в переполненных больших палатах. Да, так ещё бывает! Однажды она там долго-долго пожимала мне руку.
Напоив и накормив всех, она всякий раз кокетливо совала в рот оставшиеся кусочки.
(Разумеется, всё это лишь забавные эпизоды. Но и строго научные выводы казались бы в этой связи тоже забавными. Слова, которые мы употребляем, слишком деликатны.)
Бутылка с яичным ликёром в серванте!
Мучительные воспоминания о ней одолевают меня во время повседневных дел, особенно на кухне.
Рассердившись, она не била детей, а только резко прищемляла им пальцами нос.
Смертельный страх, испытанный ночью, когда проснёшься и видишь, что в прихожей горит свет.
Несколько лет назад я собирался снять всех членов семьи в каком-нибудь приключенческом фильме, который не имел бы никакого отношения к их жизни.
В детстве она страдала лунатизмом.
Первое время, именно в тот день недели, когда она умерла, я особенно живо представлял себе её смертные муки. Как-то мучительно долго спускались каждую пятницу сумерки и наступала темнота. Жёлтые пятна от уличного освещения мерцают в ночном тумане; грязный снег и вонь канала; а вот она в кресле перед телевизором со скрещёнными руками; последний раз спускает воду в туалете, дважды.
Нередко во время работы над этим рассказом у меня возникала мысль, что к этим событиям больше подошло бы писать музыку. Sweet new England…[8]
«Есть, быть может, новые, неожиданные виды отчаяния, которых мы не знаем», — сказал деревенский учитель в детективной телесерии «Инспектор».
Все музыкальные автоматы в этих местах имели пластинку с полькой, которая называлась «МНЕ ОПРОТИВЕЛ МИР».
Пробуждающаяся весна, грязные лужи, тёплый ветер и сбросившие снег деревья — где-то далеко-далеко от моей пишущей машинки.
«Она унесла свою тайну в могилу!»
Однажды во сне я увидел другое её лицо, но и оно тоже было измождённым.
Она была доброжелательным человеком.
Но вот опять наступил просвет: мне снились какие-то вещи, самый вид которых причинял невыносимую боль.
Но внезапно явился некто и снял с вещей то, что эту боль причиняло, словно КАКУЮ-ТО УСТАРЕВШУЮ АФИШУ. Это сравнение мне тоже приснилось.
Летом я как-то раз был в комнате деда и смотрел в окно. Вид оттуда не бог весть какой: дорога поднимается вверх по деревне к тёмно-жёлтому зданию («Шёнбрунн»), бывшей гостинице, и там сворачивает. Был ВОСКРЕСНЫЙ ВЕЧЕР, дорога была ПУСТЫННОЙ. Внезапно меня пронизала какая-то горькая боль за обитателя этой комнаты, предчувствие, что он скоро умрёт. Но боль эта смягчалась тем, что я знал: он умрёт естественной смертью.
