Я вспомнил лицо матери. Обычную смуглость оно утратило, но синим все же не стало, что давало некоторую надежду. Правда, я не видел ее испражнений.
– В общем, – продолжил Джеймс, – чтобы спасти больного, нужно заставить его выпить столько воды, сколько он потерял.
Воды, которую дала ей Мэй, хватило бы утопить верблюда, и, слушая Джеймса, я проникся уважением к этой желтоволосой мужененавистнице, ибо понял, что, по сути, она спасла моей матери жизнь.
И теперь я был ее должником.
– А ты вправду лесбиянка?
Мэй поперхнулась на глотке, втянула воздух, раскашлялась, и кофе брызнул у нее из носа.
Выглядело это не слишком красиво.
– Черт… ты всегда идешь напролом?
Кое-как выкашляв свой вопрос, она вытерла рукавом нос и глаза, на которых выступили слезы. Щеки у нее покраснели.
Вопроса я не понял.
– В смысле, не боишься говорить о том, что у тебя на уме, – объяснила она, видя мое замешательство.
Я пожал плечами.
– Если не спрашивать, как тогда узнаешь?
– Да, – фыркнула Мэй, – ты прав.
Она встала, переложила бумаги, которые просматривала, на письменный стол возле окна, аккуратно выровняла стопку и вернулась ко мне.
Я сидел на полу, пытаясь уложить в памяти текст нового государственного гимна – такое дали нам задание в школе, прежде чем закрыть ее на зиму, – а поскольку он был длинный, как сам Коран, задача казалась не из легких.
– Отвечая на твой вопрос – да, я лесбиянка, – призналась Мэй.
Она выговорила это с расстановкой, внимательно глядя на меня. Я задумчиво кивнул и снова уставился на тетрадку с текстом, лежавшую передо мной.
– Почему? – через несколько секунд спросил я.
Мэй покачала головой.
– Не знаю почему, так уж вышло, – сказала она. – Ведь этого не выбирают, просто… ты или такой, или не такой, только и всего. Я с детства знала, что я – такая.
– А как же ты найдешь себе мужа, если любишь только женщин?
– Фавад, я никогда не найду себе мужа.
– Ты не настолько уродлива.
– Что, извини? – Мэй как будто поразилась, и это меня удивило.
Чему поражаться? Она ведь смотрела на себя в зеркало – то самое, куда обычно перед выходом поглядывал Джеймс, висевшее в прихожей и делавшее лица длиннее, чем они были на самом деле, – и должна была знать, как выглядит.
– Я имею в виду, ты не так красива, как Джорджия, – объяснил я, – но ведь и не все мужчины красивы, как Хаджи Хан.
– Внешность – дело десятое, Фавад… внешность – ни при чем, – быстро пояснила она, пока я силился уловить смысл нового выражения. – Я
