Я ворвался к Джорджии без стука и стащил с нее одеяло.
– Пожалуйста, пожалуйста, – взмолился я, – вставай! Мама…
Я почти кричал, и Джорджия тут же вскочила. В два прыжка добралась до двери в ванную, сдернула с крючка халат и натянула на себя.
– Что случилось? Что с мамой? – спросила она, хватая меня за руку и выбегая из комнаты.
– Не знаю, но ее сильно тошнит. О, Джорджия, кажется, она умирает!
Я заплакал. Не хотел, но не смог удержаться, потому что это было страшно, очень страшно, по-настоящему – видеть свою мать лежащей на полу, ее милое лицо, сделавшееся белым, ее одежду в грязи и мерзости. Я не мог ее потерять, только не это, я так ее любил, и, кроме нее, у меня ничего не было в этом мире…
– Мэй! – крикнула Джорджия, когда мы бежали вниз по лестнице. – Мэй! Выйди-ка!
Из своих комнат выскочили и Мэй, и Джеймс, оба заспанные и встревоженные. У Джеймса в руке было длинное полено.
– Марию сильно тошнит, – объяснила Джорджия.
– Черт. Ладно, сейчас приду, – сказала Мэй.
– Я тоже, только накину на себя что-нибудь, – добавил Джеймс.
– Нет! Тебе нельзя видеть Марию в таком состоянии, – одернула его Джорджия. – Оденься и присмотри за Фавадом.
– Я с тобой… – запротестовал я, но Джорджия уже спустилась с лестницы и выбежала из дома.
Я кинулся за ней и успел догнать как раз в тот момент, когда она открыла дверь нашей ванной. И на секунду задержалась на пороге, всматриваясь в бесформенную кучу на полу – тело моей матери.
– Господи, Мария…
– Джорджия, пожалуйста… – взмолилась мать, попыталась подняться, но упала снова, – пожалуйста, не дай… не дай моему мальчику увидеть меня такой…
Она заплакала, тело ее, казавшееся маленьким, как у куклы, в тусклом свете разгорающегося утра, сотряслось от рыданий и нового приступа рвоты, и я потянулся к ней:
– Мама, перестань, пожалуйста, перестань…
Джорджия выставила меня за дверь, в руки Джеймса, уже успевшего прибежать в наш дом. Пришла и Мэй и принесла с собой небольшую черную сумку.
– Все будет хорошо с твоей мамой, Фавад, – сказала она по-английски. – Мы поможем ей, успокойся.
Мэй поцеловала меня в щеку и поспешила к Джорджии. Та, оторвав полосу от подола своей длинной ночной рубашки, намочила ее в холодной воде и принялась вытирать пот со лба моей матери.
