— Леша! — одернула его мать.
— Вы художник? — спросила я.
— Я хотел бы им стать, но…
Он коротко вздохнул, разведя руками:
— «Ты обезьяна, ты урод, общаться с коим неприятно…» Это тоже ваш любимый Франсуа.
— Я думаю, вы немного зациклены на проблеме вашей внешности, — сказала я. — Многим плевать, как вы выглядите.
— Да, но… Большинство шарахается от меня, стоит появиться на улице.
Мне стало его жалко.
— Если всмотреться в их черты, — сказала я, — то не найдешь много красивого… Может быть, они крепки телом, но нередко в их лицах преобладает выражение отвратительной тупости!
— Вот! — Он даже подскочил в своем кресле, потирая руки. — Вот что я и хочу вам сказать! Тупость, похоть, пошлость… Почему это кажется привлекательным?
— Смотря кому, — возразила я.
— Большинству, моя инфанта! — горестно заявил он. — Увы, большинству нравится именно это…
— Они просто к этому привыкли, — пожала я плечами. — Ежели бы они с детства слушали Марчелло, а не какую-нибудь девицу с пошлыми вкусами, пошлой внешностью, может быть, они иначе бы выглядели… Понимаете, нельзя обвинять людей в том, к чему их приучили. Есть люди, которые вообще из всех на свете фильмов предпочтут порно, но…
Он как-то странно дернулся и широко заулыбался.
— Но из этого не следует, что надо снимать только порно, забыв про мультики, — закончила я мысль.
— Вы не понимаете, Сашенька! — тихо сказал он с печалью в глазах. — Мир устроен так, что он и сам превратился в сплошное «криминальное порно». Просто…
Он отпил из бокала глоточек янтарной жидкости и договорил грустно:
— Просто вы этого пока еще не заметили! Вы живете в придуманном мире, иллюзорном, созданном специально для вас, а в мире другом, грубом, реальном, животном мире все не так! Там правит бал Сатана, а танцует под какофонию скрипки толпа… Так называемый «профанум вульгус». Невежественная чернь.
* * *
Тамара вздрогнула и посмотрела на своего сына.
— Постой, что ты только что сказал?
Он едва заметно поморщился, пытаясь своим видом показать ей, что она является представительницей этой черни.
— Про-фа-нум вульгус, — четко произнося каждый слог и не убирая с лица демонстративной скуки, повторил он. — Это латынь, мамочка… А почему это произвело на тебя такое оглушительное впечатление?
Она не хотела говорить с ним о своих опасениях, преследованиях и прочих вещах, ибо его покой был для нее дороже всего.
Ограничившись слабым пожатием плеч, она посмотрела в сторону окна, занавешенного плотными бархатными гардинами, и пробормотала:
