Она приготовилась… Есть! Бац!
Это был не Эдя. Плосколицего – явно местного – пацана ее оплеуха нисколько не впечатлила. Он оскалил кривые желтые зубы, потянул девушку к себе. Аня дернулась так, что майка на спине треснула. Отпрыгнула в строну.
– Тебе чего?! – заорала.
Парень шагнул ближе. Парень Ане не нравился. Был он на голову выше нее, значительно сильнее и какой-то весь из себя подозрительный. А главное, дверь – пусть к свободе – осталась за его спиной! За спиной же девушки – глухой угол. Зажмут ее в этот угол и изнасилуют…
С нижней губы парня потекла густая, тягучая слюна. Прилипла к подбородку, повисла соплей. А глаза у него были белые и будто неживые. Нет, нехороший парень, совсем нехороший. Это еще повезет, если он только изнасиловать ее собирается.
И, поняв это, Аня заверещала. Громко, истошно, так, что не только в поселке, а и в Апановке услышали, – если, конечно, там было кому слышать. А уж Эдик проснуться должен был непременно. Но кричала она, естественно, не в надежде на его помощь. Она и забыла о нем! Кричать в минуту опасности – извечный женский инстинкт.
Эдя услышал, влетел на кухню. Остановился в дверях, удивленно моргая. Картина в самом деле была непонятная. Анька продолжала визжать, забившись в угол, а к ней медленно приближался какой-то незнакомец, выставив вперед руки.
– Э! Ты че?
На оклик незнакомец не реагировал. Да, может, и не слышал за Анькиным визгом? Тогда Эдя подскочил к нему сзади, схватил левой рукой за плечо.
Он ожидал всего: что парень попытается скинуть его руку, не оборачиваясь, и тогда придется врезать ему по кумполу. Или развернется и попробует ударить – тогда получит прямо в нос. Врезать Эдя умел. Драться по-настоящему у него не получалось – проворности недоставало, – но один раз врезать мог, вложив в удар всю свою немалую массу.
Не ожидал Эдя единственного. Что незнакомец наклонит голову и схватит лежащие на плече пальцы зубами. А именно это и произошло.
От жуткой, пронзительной боли потемнело в глазах. Эдя взвыл, сразу заглушив Анькин визг. Пропустил мгновение, когда нужно было ударить, не увидел, как парень разворачивается, так и не разжав челюстей, как хватает руками его руки. Эдя орал от боли и ужаса, слыша, как хрустят перекусываемые фаланги пальцев…
В правлении стояла гробовая тишина. Только мухи жужжали. Громко жужжали. Много мух. И еще духота, и запах такой… Неприятный, неправильный.
От тишины, от мух, от запаха уверенность, что все будет хорошо, что все выяснится, исчезла так же быстро, как появилась.
